Заложники любви. Пятнадцать, а точнее шестнадцать, интимных историй из жизни русских поэтов

Анна Сергеева-Клятис Заложники любви Пятнадцать, а точнее шестнадцать, интимных историй из жизни русских поэтов

От автора

«Нет зрелища прекраснее, чем человеческое счастье».

Геннадий Шпаликов

Страницы книги с таким интригующим названием содержат пятнадцать (а точнее, шестнадцать) любовных историй. Почти все они – за единственным исключением – не вымышленные, а реальные. И заимствованы из отечественной культуры, вернее сказать – поэзии. Говоря проще, перед читателем биографическая книга особого рода, дающая возможность взглянуть на судьбы русских поэтов с неожиданного угла зрения. Биографической ее позволяет назвать строгое следование фактам, которое автор вменяет себе в профессиональную обязанность. При этом очевидно, что традиционный биографический сюжет не выдерживается, распадается благодаря фрагментарности повествования и подмене хронологического принципа тематическим. Всё это не столь важно, потому что каждая из представленных историй, с одной стороны, претендует на статус небольшого романа, с другой – существует по поэтическим законам: и сама по себе как вполне законченное произведение, и внутри цикла, и как часть большой вселенной, в которую разворачивается вся книга. Писать ее было иногда интересно и занимательно, а иногда – мучительно грустно.

Когда эта книга задумывалась, она выглядела иначе. По замыслу она должна была описывать любовь в соответствии с определением Бернара де Фонтенеля – как «самое утреннее из наших чувств», как источник вдохновения, высшую точку реализации творческой энергии, смысл и цель любой поэтической вселенной, да и всей человеческой жизни. Герои этой книги, люди самой тонкой душевной организации, живущие в непрерывном эмоциональном напряжении, обладающие страстным темпераментом, были способны не только в полной мере испытать, но и воспеть силу и красоту вечного чувства, зафиксировать в стихах ускользающие «свойства страсти», поймать неуловимую гармонию. О ней и замышлялось рассказывать.

Но за время работы над книгой ее содержание изменилось до неузнаваемости – не только жизнь, но и сам материал продиктовал эту перемену. В творческом восприятии мира, наряду с перечисленными, есть и еще одно родовое свойство – болезненность, дисгармоничность. И чем глубже и значительнее внутренний мир поэта, тем больше его раскачивает «у бездны мрачной на краю», тем меньше у него шансов на личное счастье. Противопоставляя поверхностному бездуховному здоровью всегда обращенную вглубь человеческого существа болезнь, Томас Манн писал в «Волшебной горе»: «…В духе, в болезни заложены достоинство человека и его благородство; иными словами: в той мере, в какой он болен, в той мере он и человек». Что уж говорить о поэтах! Прибавим к этому неминуемый эгоизм, без которого невозможно представить жизнь творческой личности, естественную и очень понятную сосредоточенность на себе, острое ощущение вектора своего пути, которое почти всегда расходится с практическими и разумными представлениями близких, – и станет очевидным, что любовь в жизни поэта носит скорее трагический оттенок и редко бывает окрашена в радужные цвета. Как и любовная лирика, которая зачастую вмещает страшный душевный опыт.

Обывательские восторги, как правило, сопровождающие легендарные романы, лишены реальной почвы; не имеющие отношения к действительности формулы («Какая красивая любовь!») нисколько не описывают происходящего; представления о счастливых развязках лишены фактического основания. Не вызывает сомнений, что Блок всю жизнь с самой юности, почти с детства, любил Любовь Дмитриевну Менделееву и был любим ею взаимно. Но можно ли назвать счастьем их рано заключенный брак? Конечно, Ходасевич был страстно влюблен в красавицу Нину Берберову, сломал из-за этого жизнь нежно ему преданной жене, но сделал ли он счастливой свою возлюбленную и был ли сам счастлив? Очевидно, что Ахматова сильно и глубоко любила Николая Пунина, пожертвовала ради этой любви своей независимостью, смирилась с унизительным положением полужены-полулюбовницы – и получила, по крайней мере, десятилетие поэтической немоты и испытала острую радость в момент разрыва. Да и трудно подыскать примеры иного рода.