Заложники любви

  —   За знакомство давно пора выпить. Обмыть его положено. Иначе, дружбы не получится. Сухая ложка горло дерет. Так еще старики говорили. А мы не мудрее их! — подвинула Глафира Лукичу полный стакан водки. Комендант отодвинул.

   —  Так вот завтра с утра сообщу вашему руководству, чем занимаетесь в общежитии после работы. Превратили свою комнату в кабак, а сами настоящие алкашки. Поставлю вопрос ребром, уместно ли здесь ваше проживание? Потребую, чтоб заводское начальство решило этот вопрос в самый короткий срок. Я знаю, какой будет результат, и не промедлю исполнить решение!

   —  Лукич! К чему базар? Мы взрослые люди и воспитывать нас не нужно. Опоздали! Мы все уже состоялись. Заводу тоже до задницы, как мы живем после смены. К нам на работе претензий нет. А как дышим в общаге, то наша личная жизнь...

   —  Лукич! Поверь, тебя дураком назовут. А все потому, что нет желающих вкалывать на заводе, у станков. Теперь каждый трудяга на золотом счету. И, если сами захотим уйти, нас будут держать. А уж уволить и не мечтай, с такими, как мы, везде напряженка и недобор,— смеялись бабы, и Лукич знал, они не врут.

   —  Во всяком случае, без наказания не останетесь. Будьте спокойны, я постараюсь!

   —  К чему разборки? Ну, нас лишат премии, мы уйдем с завода! Думаешь, останемся без работы? Да ни в жисть! На наши шеи хомуты быстро сыщутся.

   —  Зато из общежития выселим. Оно заводское! Понятно?

   —  Лукич! А тебе от того какой навар? Иль лучше жить будешь, либо зарплату прибавят? Ведь ни хрена не получишь! Ты посмотри по другим комнатам, все так живут. Чего лезешь со своим носом всюду? Кто просит? Ты кто нам, отец родной или мужик? Почему указываешь, как жить?

   —  Да! Мы живем тихо, никому не мешаем. Не хулиганим и не шумим,— вспомнила Глафира.

   —  Себя убиваете, девчата, мне вас жаль.

   —  Да какое тебе дело до нас? Ты здесь всем чужой! И если честно сказать, совсем лишний, не нужный никому. Ну, какой от тебя толк, только нервы людям мотаешь!— не сдержалась Глафира.

   —  Я лишний? Что ты знаешь обо мне? — затрясло человека. Он невольно вспомнил свою двадцатилетнюю службу в участковых. Сколько жизней сберег, сколько бед отвел от людей! А и здесь, в общежитии, едва переступил порог, гасил драки с поножовщиной, отнимал наркоту и сдавал милиции. От скольких горестей уберег молодых. С утра до ночи на ногах, разве ради себя? — сдавило сердце и человеку нечем стало дышать.

   Егор Лукич поспешил к двери:

   —  Скорее успеть бы в кабинет, успеть накапать корвалола,— но на пороге споткнулся, упал. Как он оказался в кабинете, откуда взялись врачи, человек не понял. Его привели в себя, предложили поехать в больницу, Титов отказался. Он не признался, от чего случился приступ, где понервничал, пообещал врачам послушно принимать все лекарства.

   От уборщицы Анны узнал, как досталось тем девкам из злополучной комнаты. На них насели и мужики, и девчата. Выругали и пригрозили так; что пришлось призадуматься и считаться с человеком.

  —   Еще хоть одно корявое слово вякнете, своими клешнями горбатыми сделаю всех! — пригрозил электрик Мишка. А громила Прошка, оглядев баб хмуро, сказал уходя:

   —  Сам выкину из комнаты забулдыжек. Но не в дверь, через окно сброшу, чтоб не воняло тут дерьмом!

   Бабы мигом притихли, прикусили языки. Они никому ничего не обещали, не клялись бросить пить. Они и впрямь струхнули. Ведь и на заводе все узнали о случившемся. Конечно, не каждый поддержал Егора за мораль, люди вступились за него как за человека. Ведь Лукича знал весь город, и никто не согласился с тем, что он ненужный, лишний человек.

   —  Стервозы безмозглые! Идиотки! — ругали девок уборщицы.

  —   Даром им не сойдет. Дай Лукичу поправиться и встать на ноги! — говорила Серафима. Но комендант лишь переселил девок в другую комнату, соседствующую с туалетом. Те, молча, перешли. Но уже никто не видел в их комнате пьяного разгула, не валялись под столом и по углам бутылки. Девки остепенились. И на следующий год трое вышли замуж. Только Глафира куковала в одиночестве.

   Лукич простил злоязычную женщину. Видел, как страдает она из-за своей тупости и несдержанности. Может за это невзлюбила бабу судьба. Она часто сидела одна в своей комнате, идти ей было некуда. Она оказалась старше всех, и с нею никто не хотел общаться.

  —   И почему ты такая вздорная? Ты хоть на себя примеряй сказанное. Зачем людей обижаешь? Или завидуешь всем?

   —  Я в бабку пошла норовом. Она такой была. Ни с кем не сжилась. Трое мужиков сбежали. И дети бросили, уехали. Меня к ней наладили неспроста. Я такою ж в свет выкатилась, как смердящий катях. От того и живу вонюче,— призналась Лукичу откровенно:

   —  Вот Коля ко мне начал захаживать. Ну, тот зассанец гнилой. Он тоже один на третьем этаже приморился, никто его к себе в комнату не пустил, отовсюду прогнали вонючку. Уж на что паскудный, а тоже из себя корчит, под путевого мужика косит, хоть сам бздеха путней бабы не стоит, но туда же, в хахали клеится сморчок.

   Егор Лукич понятливо усмехнулся, а про себя подумал:

   —  Чему удивляться, говно к говну липнет. Так оно всегда водилось.