Заложники на Дубровке, или Секретные операции западных спецслужб

А. Р. Дюков ЗАЛОЖНИКИ НА ДУБРОВКЕ, или Секретные операции западных спецслужб

ПРЕДЧУВСТВИЕ ДЕСТАБИЛИЗАЦИИ

Мы научились бояться будущего. Чем ближе становятся выборы Госдумы и президента России, тем с большим напряжением мы ждем уличных беспорядков, взрывов, захватов заложников. К сожалению, эти недобрые предчувствия вполне обоснованны.

Человеку свойственно искать в древности корни современных проблем. Поэтому редкая книга о современном терроризме обходится без обстоятельного экскурса в историю. Терроризм был найден даже на страницах Библии:

«Более двух с половиной тысяч лет назад на территории Египта в течение почти трех месяцев было последовательно осуществлено десять террористических акций, именуемых как „Казни Египетские“ (Ветхий Завет, кн. Исход 5:12). В них были применены биологические, бактериологические, экологические, химические и другие средства массового поражения. Делалось это для устрашения фараона, державшего в рабстве еврейский этнос, но огромные жертвы понес народ Египта».[1]

Западные исследователи проблемы обязательно упоминают также о средневековой секте ассасинов. Соблазн провести параллель между Старцем горы и Усамой бен Ладеном слишком велик, чтоб его избежать; это красиво, но неверно. «Исторические параллели всегда рискованны», — сказал по схожему поводу Сталин.

Одновременно терроризм традиционно воспринимается как нечто неизменное, одинаковое и для нашего времени, и для глубокого прошлого. Заблуждение, удивительное в своей антиисторичности: все течет, все изменяется, и лишь терроризм остается, как был.

Конечно, на самом деле терроризм имеет собственную долгую историю развития. Но не будем углубляться в дебри прошлого; давно замечено, что к концу XX века терроризм как явление претерпел серьезные изменения. Крупнейший отечественный специалист по русскому революционному терроризму Олег Будницкий полностью прав, когда пишет, что «при определенной типологической схожести революционного терроризма XIX — начала XX веков с терроризмом наших дней у них больше отличного, чем общего».[2]

Да что там далекое начало XX века! Еще сравнительно недавно состав террористических организаций вроде «Красных бригад» исчислялся десятками, в крайнем случае, сотнями боевиков. Проводимые ими теракты носили примитивный и малоэффективный характер, сводясь в большинстве случаев к частным убийствам, взрывам или захватам заложников. Террористы преследовали, по существу, лишь тактические цели.[3]

Сегодня положение изменилось. Вместо отдельных террористических групп властям противостоят носящие трансграничный характер организации, насчитывающие тысячи человек. Теракты, гремящие практически во всех странах мира, имеют стратегические цели, скоординированы с другими террористическими действиями, хорошо спланированы и подготовлены. Терроризм, как это ни страшно звучит, стал эффективен.

Из способа проявления политического протеста (а преимущественно таковым, несмотря на громкие заявления, он оставался до недавнего времени) терроризм стал одним из инструментов насильственного достижения поставленных целей. Он уже имеет больше общего с войной, чем с политикой, совмещая в себе и террористические, и партизанские, и диверсионные методы борьбы, применяя их по мере необходимости. Не все акции нового терроризма подходят под чеканное «базовое» определение: «террор есть способ управления социумом посредством превентивного насилия»; эта особенность явления — одна из причин, по которым сегодня становится практически невозможной однозначная квалификация конкретных боевых акций.

«Всего за полтора десятилетия рассматриваемый феномен приобрел качественно новое содержание, которое позволило заявить о появлении „терроризма новой волны“, — замечает один из лучших специалистов по проблеме терроризма, Джангир Арас. — Вертикальная и горизонтальная эскалация явления, смена мотиваций, обновленный баланс иррационализма и прагматизма, расширение диапазона методов, приемов и применяемых средств позволяют прийти к неутешительному выводу. Терроризм, выведя уникальную восходящую траекторию, за ничтожный по продолжительности исторический период времени трансформировался из маргинальной политической практики в стратегию».