Заложники обмана

Окна маленькой галереи выходили на Тирренское море. Она обслуживала главным образом проезжающих через город туристов, которые останавливались в местных отелях или ездили на маленьких пароходиках на Капри и обратно. Пегги демонстрировала и продавала работы примерно дюжины художников, причем троих воплощал в своем лице Питер, который писал картины под разными именами и в разной манере. Каждые шесть недель Пегги отправлялась в Рим, Флоренцию и Палермо как агент Питера и большинство его работ продавала там.

В галерее было прохладно и тихо, слегка пахло морем. Время от времени откуда-то издалека доносился печальный гудок парохода. Пегги выпила в задней комнате свой обычный утренний кофе и попробовала разобраться с бумагами. Пустота помещения как бы сгустилась вокруг нее, и Пегги невольно вздрогнула.

Некоторое время она сидела неподвижно, дышала очень осторожно и старалась вобрать в легкие как можно больше воздуха. Потом ощущение холода исчезло, и только лоб оставался липким и холодным. Пегги вытерла лоб и задышала нормально. Страх.

Он мог возникнуть вот так, изнутри, заполняя собою все и вытесняя из груди необходимый для дыхания воздух. Девять лет прошло, а она до сих пор не знала, когда и где он настигнет ее, как и почему исчезнет. Причиной был то мужской голос, вдруг прозвучавший в галерее, или взгляд незнакомца на улице, или обрывок чьей-то песни, под мелодию которой они однажды танцевали с Генри.

Постоянный страх был лишь следствием. Чего? Любви Генри?

Это звучало как насмешка. Даже спустя столько лет наиболее сильным воспоминанием о Генри Дарнинге оставалось ощущение, что она прошла некий этап половой близости с экзотическим, чрезвычайно привлекательным животным. Этот мужчина возбуждал. Все вокруг него дышало чувственностью и страстью. Более чем вдвое старше ее, он был наизнаменитейшим из золотой плеяды знаменитых юристов Уолл-Стрит. Ее он взял прямо из юридической школы в свою фирму, свою постель и свое блистательное окружение.

Генри Чарлз Дарнинг сказал ей однажды – и вполне серьезно, – что в состоянии понять душу любого человека, только лишь прикоснувшись пальцем к тому месту на его теле, под которым бьется сердце. А она находилась под таким обаянием его ауры, что готова была в это поверить.

Даже здравый смысл, обретенный с годами, не позволил бы ей считать, что она тогда была глупа. Попросту была очень молода, исполнена почти благоговейного уважения, сверх меры влюблена, возбуждена, охвачена любопытством и чувством полного раскрепощения в своем желании познавать непознанное.

Но где был предел? Ведь предполагается, что он всегда есть?

Как видно, не для нее. И не при том физическом напоре, с каким обрушивалась на нее чувственная любовь Генри. Потому что при всей своей любезности и утонченности он удивительно умел использовать высокое и старомодное словечко на букву “л” для того, чтобы вовлечь ее в сферу изощреннейших эротических игр.

Она, казалось, слышала сейчас его голос. Продолжай, любовь моя. Не принимай этого слишком всерьез. Все это шутки и забавы.

Шутки и забавы… Тела, сплетающиеся в похотливом экстазе, словно змеи в гнезде, обжигающие языки пламени, прокладывающие себе путь прямиком из адской кухни.

И все же незачем себя обманывать. Вряд ли она могла бы считать себя невинной мученицей. Генри вел ее за собой на поле игры, но она делала свою игру сама. И пока игра продолжалась, испытывала невероятное и дикое возбуждение и не отступала перед ним. Стыд, самоуничижение, финальный трагический ужас появились только в конце.

Она, конечно же, не рассказывала Питеру ни о чем подобном. Даже теперь… в особенности теперь, после того как прожила с ним девять лет как любимая жена и как преданная мать его сына. Да она скорее умерла бы, чем поведала бы ему о безудержном, немыслимом вожделении, на которое она тогда с восторгом обнаружила себя способной. И если бы худшие из ее периодически возникавших страхов воплотились в реальность, она призвала бы на себя лишь одно – смерть.

Какие скверные мысли в это сияющее летнее утро… Да что, в конце-то концов, с ума она, что ли, сходит? Совершенно ясно, что она должна опасаться только Генри Дарнинга. А он, ее бывший ментор, судя по всему, считает, что она покоится в глубинах Атлантического океана.

Глава 11

Джьянни Гарецки лежал и прислушивался к дыханию Мэри Янг на другой кровати. Дыхание было ровное и тихое, Мэри не двигалась, но Джьянни знал, что она не спит.

Они находились в мотеле в Добс-Ферри, чуть в стороне от бульвара Соу-Милл-Ривер. Это была их первая ночь вне дома Мэри Янг. День они провели, отмывая следы крови, стирая отпечатки пальцев и закапывая усопших, а точнее, убиенных агентов ФБР. И вот теперь он и она здесь.

У них не было возможности узнать, появились ли сообщения в газетах – и какие. Поэтому Джьянни был очень осторожен. Регистрируясь в мотеле, он оставил Мэри в машине. Любой, кто увидел бы ее, конечно запомнил бы лицо. Его лицо тоже запоминалось, но по другим причинам.