Физик Куфарев демонстрировал на своем компьютере какую-то новую программу, то ли Микселл, то ли Макселл, у которой такие сногсшибательные возможности, которые словами и не передашь, теософка Журавлева рассказывала про карты Аркан Таро и многое другое, захватывающее...
Жена приходила восхищенная, очарованная, вдохновленная, обогащенная, а вот дочь Катя молча шла в свою комнату и оттуда доносился голос Элтона Джона или Мадонны.
С Алисой она, правда, говорила по телефону меньше, видимо, просто времени не хватало, а вот про их отношения в школе было неизвестно. Жена переживала, что Катя слабо откликается, сидит в гостях молча, слова из нее не выдавишь, а главное, когда потом спрашиваешь, то ничего кроме невразумительного "нормально" не добьешься.
"Что ж делать, - замечал Шапошников, - Москва не сразу строилась. Это ведь все не одномоментно происходит, не сразу, тут главное - атмосфера, тут надо все время ее оттягивать в другую сторону, противостоять Алисе и ей подобным. Надо, чтобы она чувствовала, где дышит дух".
Жена соглашалась, а Шапошников с некоторым сокрушением в голосе добавлял: "В конце концов, мы должны сделать все возможное, чтобы потом не мучиться угрызениями совести, а там уж как будет..."
После очередного визита к знакомым жена рассказывала азартно, с каким интересным человеком они познакомились у Сафроновых: биолог, занимается траволечением, но главное, конечно, не это, а его философия жизни, где все так гармонично выстроено и так чисто, что сам невольно начинаешь иначе видеть мир, прекрасный и приветливый, и человек в нем не нарост, а именно центр, тело и душа его - храм... Он им показывал несколько дыхательных упражнений тибетских йогов, используемых при медитации, - и впрямь что-то особенное, как будто освобождаешься от земной тяжести и начинаешь парить... И такой он, этот биолог, естественный и внутренне свободный, что даже общение с ним действует освобождающе... Будь она помоложе, наверняка бы влюбилась...
И потом некоторое время действительно пребывала в эдаком грустно-просветленном, лирическом настроении, как будто и впрямь влюблена. Стихи декламировала вслух, подолгу смотрела в окно. А раз, вернувшись с работы, Шапошников застал ее плачущей над тонкой детской книжицей с яркими красочными картинками, которая оказалась сказкой Сент-Экзюпери "Маленький принц".
Жена плакала натуральным образом - из покрасневших глаз катились крупные капли и на столе перед книжкой было влажно. Нос у нее припух, она то и дело, шмыгая, вытирала его промокшим насквозь платочком.
Катя сидела напротив и с некоторым недоумением взирала на мать.
"Все-таки какое изумительное произведение! - сказала Шапошникова, смущенно глядя на мужа. - Я его с детства не перечитывала, а сейчас вот взяла и... так это трогательно! Так это мудро!"
Иногда она уходила в гости одна, без Кати, а вернувшись, возбужденная, громко сокрушалась, что Кати и Шапошникова не было с ней (хотя Шапошников и не смог бы), а ему объясняла, что звала Катю, но та наотрез отказывалась, ссылаясь на то, что ей надо готовить уроки или что она неважно себя чувствует, - ну и что ж, не отменять же из-за ее упрямства и капризов. Не насильно же ее в конце концов тащить!..
Шапошников приглашал дочь в театр на какой-нибудь классический спектакль (все-таки нечто абсолютное) вроде чеховского "Дяди Вани", которого очень любил, или "Бориса Годунова", а после спектакля, возвращаясь на метро, пытался обмениваться с Катей впечатлениями.
"Обмениваться", впрочем, слишком сильно сказано, потому что разговора, если честно, не получалось - как правило, говорил один Шапошников, а дочь молчала либо мямлила что-то в ответ. Или раздраженно отвечала: "ну пап!" - и на том все обрывалось.
Жена отыскивала в газетах объявления о каких-нибудь новых выставках, расспрашивала знакомых о намечающихся вернисажах, и если планировалось, на ее взгляд, что-то стоящее, они собирались с Катей (Катя неохотно) и шли, а потом дома жена рассказывала вдохновенно (при Кате), какой замечательный художник этот имярек, как оригинально он пользуется палитрой, а любимый его цвет желтый - это непривычно, но вполне понятно, потому что желтый на Востоке - цвет любви. Имярек увлекается Востоком, буддизмом, японским и китайским искусством, в его живописи много от Востока. Они с Катей обязательно сходят еще раз, ведь с первого раза невозможно уловить все нюансы, так что если Шапошников хочет, то пусть присоединяется, потому что живопись этого имярек очень питательная, в отличие от многих нынешних...
И Шапошников шел вместе с ними (как приятно - всей семьей, единство и взаимопонимание!), и тоже восхищался, делился кое-какими мыслями по поводу, даже пальцем осторожно дотрагивался до краски, как бы проверяя ее натуральность и удивляясь изяществу мазка.