Заложники Солнца (СИ)

Что Евгеньич – хороший дядька, просто странный малость, поняли еще тогда, когда он Пашку спасать кинулся. Хрен его знает, зачем – ведь сто раз повторили, что ничего не случится! – но плохой человек не кинулся бы. Это точно.

***

… – Вы воспитали абсолютных зверенышей, Герман.

Глаза у Любови Леонидовны опухли от слез. Она очень любила Василия.

– Я все могу понять – вы сами рано потеряли мать, и когда все случилось, были, в сущности, еще ребенком. У вас нет навыков воспитания, нет специального образования… Но это… Это что-то… – Педагогиня сжимала пальцы, подбирая слова. – Эти ваши дети – действительно нечто ужасное! Неужели вы не видите, какие они?! Жестокие, упрямые! Равнодушные к знаниям! Понимающие только силу! Впрочем, чего тут ожидать. Я слышала, вы их даже бьете! Это так?

– Угу, – скучно подтвердил Герман. – Бью. Смертным боем. – И в доказательство твердым кулаком со сбитыми костяшками ударил о твердую ладонь.

Любовь Леонидовна схватилась за сердце и повернулась к Евгеньичу. Герману показалось, что торжествующе. Он терпеть не мог Любовь Леонидовну.

Бункерная педагогиня была толстой и неуклюжей, как беременная овца, носила очки с вечно захватанными стеклами, воняла какой-то дрянью и обожала делать замечания.

Евгеньич вздохнул.

– Любовь Леонидовна! Я тоже не сторонник силового воздействия. Но следует признать, что, как бы там ни было, Герман для ребят – царь и бог...

– Естественно! – Люля поддернула сползшие очки. – Еще бы! Бедные крошки никогда не видели другой жизни! У них нет родителей и нет другого воспитателя. Конечно, они переняли от него все – речь, походку, все его, извините, словечки и манеру себя вести! Если воспитатель их бьет – почему бы им не драться? Если воспитатель позволяет себе курить и выражаться – почему бы им не уподобиться ему?! – Тетка оглядела присутствующих и возражений, конечно, не услышала. – Ведь если он – их, как вы выразились, царь и бог – делает это, значит, так и нужно? Значит, это правильно? И он, вместо того, чтобы быть примером…

– Сергей Евгеньич, – перебил старую дуру Герман. – Вы мне вроде сказать что-то хотели. Говорите, да я отползу. Спать охота.

– Спать?!! – взвизгнула Люля, вскакивая с места. – Вы слышали?! И вы этого, простите, отморозка еще защищаете?! Спать! Человек погиб – а ему спать!

– Любовь Леонидовна…

Евгеньич так визжать не умел. И Вадя не умел. Поэтому тетка ни его, ни Вадю не услышала.

Подскочила к Герману, мотая перед носом пальцем.

– Ты… Да как ты… Ведь это из-за твоих зверенышей… По твоей вине…

Евгеньич тоже подбежал, неловко обнял ее, бормоча: «Люба, ну что ты, ну при чем тут он, ну они же, в сущности, все еще дети, успокойся, пожалуйста…»

И вот тут Герман не выдержал. «Все еще дети» доконало.

Он знал о себе, что вспыльчив, и старался это перебарывать, Люле на ее подковырки огрызался, если силы были, если не было – тупо отмалчивался. А сейчас реально взбесился.

Взрослые, тоже, нашлись! Если уж даже Евгеньич – лучший из этих людей – не понимает…

– Да, звери! – рявкнул Герман. – Да, отморозки! А я – главный зверь и отморозок! И мы – звери, грубые и жестокие – научились жить там, где вы – умные и гуманные – без своего Бункера выжить не сможете!

Дура Леонидовна что-то крякала, Евгеньич бормотал – Герман не слушал. Его несло. Наболело.

– Человек у них погиб! – орал он. – Один человек! Всего – один! И то – дурак потому что… А сколько этих самых зверенышей у меня на руках умерло, вы знаете?! И скольких я спас от смерти, потому что вовремя дал пинка – знаете?! Да если б я им морали читал, вместо того, чтобы пинать, сейчас половины бы не досчитался! И если б на этого вашего Васю нашелся такой, как я – чтобы вовремя в лоб дать, чтобы он в укрытии сидел, а не перся по закату – живой бы остался. По мне – так пусть ходят битые, зато ходят! И они, между прочим, мою науку хорошо запомнили. Из них ни одному в голову бы не пришло на закате хоть нос из-за двери высунуть! Они тупо не понимают, как это можно не понимать, и так по-идиотски погибнуть. Пашка, пацан сопливый, до дома доскакал – на метр с маршрута не сбился! Ни царапины! А вы, два взрослых мужика, даже не поняли, что выходить еще рано! Моих зверенышей обвиняете… Которые вас кормят, между прочим! И, между прочим, прекрасно чувствуют, как вы тут к ним относитесь.

Герман остановился, переводя дыхание, и услышал голос Григория – бункерного врача. Тот, оказывается, давно стоял рядом.

– Герман! Прекрати истерику. – Белые пальцы доктора твердо вцепились в его бурое плечо. – Ты рехнулся, командир? Ты что несешь-то? Евгеньич и без того места себе не находит… Ты думаешь, он не понимает?

Герман посмотрел на старика. И даже вздрогнул – не ожидал, что тот так сгорбится и поникнет. Стало стыдно.

– Сергей Евгеньич, простите! Я же не про вас…

Дура Леонидовна все пыталась кудахтать дальше. Григорий заставил тетку подняться и увел.

– Пойдемте, – донеслось до Германа. – Любовь Леонидовна, не нужно…

Уходя, Григорий плотно закрыл дверь.

– Простите, Сергей Евгеньич, – потерянно повторил Герман. – Пожалуйста.