Заложники времени

Меня била крупная дрожь. Я не слышал ничего, кроме собственного голоса. С нашего времени прошло двести девяносто семь лет. Сейчас, наверное, одна тысяча шестьсот сорок пятый год – если верить канонику-прецентору. Я вспомнил, что сегодня семнадцатое декабря, и вычислил, что это среда. Но больше я ничего не знал. Я не слышал даже журчания ручья, который приводил в действие водяное колесо. Единственным моим ощущением был холод – ноги заледенели, руки промерзли до костей.

– Уильям! – кричал я. – Уильям!

Я вспомнил, что, засыпая, положил под голову свою дорожную суму. Потянувшись во мрак, я нащупал ее. Ладонью я отгреб снег в сторону, нашел завязки и вытащил суму на поверхность. Под рукой возникли знакомые формы металлических резцов и распятия. Одежда, лежавшая в суме, намокла и превратилась в бесформенный комок.

А что, если рассвета не будет? Что, если в этом году солнце больше не поднимается? А вдруг весь мир покрыт безмолвным белым снегом? Сколько бы меня ни пугали адским огнем, я не мог представить ничего хуже пребывания в мире без света и звуков, в окружении глубокого белого снега. В мире вечной зимы. Хуже всего было то, что я остался совершенно один. Даже грешнику, который пребывает в аду в обществе себе подобных, лучше, чем душе, замерзающей в одиночестве.

Рядом послышался шорох. Я насторожился и прислушался. Я был бы рад, даже если бы это оказалась обычная лиса, прокладывающая себе путь в сугробах.

– Раны Христовы! – услышал я голос Уильяма.

– Слава богу!

– Я ослеп или вокруг действительно темно?

– Если ты ослеп, то и я тоже.

– И тебе так же холодно, как и мне?

– Ради всего святого, Уильям, конечно! Я продрог до костей. Нас со всех сторон окружает снег и лед.

– Хорошо бы нам никогда отсюда не выбраться…

– Это была твоя идея. Это ты предложил отправиться с рудокопами.

– Моя идея? Это ты заявил, что нам нужно идти в пустыню: «Пустыня – это творение Господне в первозданном его виде!» Ну вот и получай! Мы с тобой оказались в настоящей пустыне – и я что-то не слышу хора ангелов!

– Уильям, ты передергиваешь! Это ты сказал, что мы ничего не знаем, ничего не умеем и подобны детям. «Пойдем на пустошь – и там мы будем на равных», – сказал ты.

– Черт тебя побери, Джон! Разве мы оказались бы здесь, если бы ты не подобрал больного ребенка?

Мне нечего было ответить.

Даже Господу не понравилось бы в этом холодном, ужасном месте. Да и зачем бы Ему здесь быть? Бог живет в городах – там, где, как говорил олдермен Периэм, человек человеку дьявол, homo homini daemon. Бог живет там, чтобы смягчать жестокие сердца людей и укреплять решимость слабых.

– Куда нам идти? – спросил Уильям.

– Вон к тому темному пятну.

– Что?

– Ну откуда мне знать, Уильям? Мы и шагу не можем сделать, чтобы не свалиться в расщелину или овраг или, того хуже, в трясину.

– Ты полный дурак, Джон! Ты слышишь журчание ручья? Нет! А почему нет? Потому что какой-то злой дух осушил его за последние девяносто девять лет. Или он попросту замерз. Сейчас по любой трясине можно прокатиться с ветерком, Джон. – Уильям помолчал и добавил: – Послушай, нам нужно выбраться на вершину холма. Прошлой ночью я заснул в середине комнаты, значит, дверь должна быть с твоей стороны.

Я услышал, как он приближается ко мне, потом почувствовал касание его руки. Вместе мы нащупали разрушенную стену дома и выбрались из четырехфутовой ямы. Мы направились туда, где, как нам казалось, была тропа.

Идти по глубокому снегу было тяжело. Целая вечность прошла, прежде чем мы добрались до вершины. К этому времени небо начало светлеть, но мы по-прежнему ничего не видели. Только снег, лед и серое небо… Глазу не за что было зацепиться. Вокруг не было ни одного дерева – только холмы и сугробы.

Переведя дух, мы направились на восток. Перед нами простиралась заснеженная равнина. Встающее солнце, еле видимое за облаками, освещало безмятежную, идеальную – и абсолютно бесчеловечную картину.

– О чем ты думаешь? – спросил Уильям.

– Ричард Таунсенд надеялся заработать денег, чтобы научить сына читать и писать. Сейчас, наверное, его сын уже мертв. Семья Таунсенда осталась в нищете.

– Так-то ты ощущаешь течение времени…

– Даже сильнее… Я не смог спасти того человека – точно так же, как днем раньше не смог спасти тех детей в домике в лесу. Я не смог совершить доброго дела, даже когда его нужно было свершить.

– Может быть, так Бог неявно показывает тебе, что ты не создан для вечного блаженства?

– Тогда зачем мы здесь? Зачем все это, если мы просто бесцельно движемся по своему пути, направляясь в ад?

– Я замерз, – ответил Уильям. – Я промок, и я голоден. И здесь нет женщин. В мире нет жизни, если в нем нет женщин.

– И в этом ты видишь смысл нашей жизни? В сухости и тепле – в еде и женщинах?

– Да.

– И это все?

– Джон, этот мир мне подходит, я точно знаю.

Мы зашагали вперед, время от времени оглядываясь на свои следы на снегу, чтобы убедиться, что мы движемся на восток. Через два или три часа мы увидели круг камней. Некоторые уже упали, другие стояли на своих местах на склоне холма.

– Ты знаешь, что это за место, – сказал Уильям.