Заложница любви

Лорду не оставалось ничего другого, кроме как или выпустить из руки оружие, или упасть с коня, ослабив хватку. Пендрагон остановился, и рыцарь неожиданно кинулся на противника, придавив его к земле всей тяжестью. На этот раз он ощутил боль, сильную, пронизывающую. Заставив себя откатиться, Ульрик обнаружил причину: в щели доспехов между рукой и плечом меч проложил себе дорогу.

Стиснув зубы, извлек Ульрик кинжал и занес его над своим более легким и подвижным противником. Снова ему удалось отбить удар и отступить. Однако на ноги он поднимался слишком медленно. Перед его помутившимся взором мелькнул Гайлорд, бросившийся наперерез боевому коню, устремившемуся на лорда.

Опираясь на меч, Ульрик, шатаясь, встал на ноги.

– Этот враг – мой, доблестный рыцарь! – крикнул он.

Холодный, как ночь, пот застилал глаза, когда лорд Карадока приготовился к нападению воина, имевшего вид, внушавший омерзение, – лицо было разрисовано кроваво-красными молниями, кожа начернена, глаза окружены большими белыми кругами. Однако этого было достаточно, чтобы засомневаться в действительности происходящего. В глазах разбойника, очерченных белыми кругами, отражался огонь горевшего вокруг кустарника.

– Ну что же ты, негодяй? Будешь сражаться, как мужчина, или убежишь, словно скулящий щенок? Так ты говоришь, я умру сегодня? Но могу обещать, что не стану заставлять тебя сдерживать слово. Докажи мне твердость твоих обещаний, если хватит смелости!

Человек явно разволновался при виде златовласого лорда с поднятым мечом. Он продолжал кружить вокруг Ульрика, но не делал попыток ответить или напасть.

– Нет ли у тебя желтой краски, чтобы нарисовать еще и на спину полоску для большей красоты?

Ульрик держался лицом к противнику. Он чувствовал, как запекается кровь под доспехами. Рана причиняла боль при каждом движении. Усилием воли он прогонял головокружение, захлестывавшее ежеминутно.

– Черт побери, это битва или танец?

Надо бы поскорее покончить с этим, иначе кровоточащая жгучая рана одержит над ним верх – но не противник! Прерывая монотонное кружение, Ульрик ринулся на врага, тщательно выверив бросок. Роковой может стать ошибка, если нанести удар, не ступив двумя ногами на землю или же повернув меч не под тем углом. Однако все было ни к чему – разбойник в первое же мгновение броска рыцаря повернулся и попытался пробиться сквозь кольцо окруживших его людей.

– Я хочу знать, кто этот трус, – крикнул Ульрик тем, кто разоружил бежавшего, задержав его. – Он не разбойник! На нем кольчуга, и ведет он себя так, словно обучен военному искусству, но боится показать это!

Во рту лорда пересохло – так пересохло, что, казалось, даже слова царапают язык. Хотя пот заливал брови, и болезненно горело плечо, его бил озноб. Он пошатнулся и оперся на меч.

– Милорд!

Гайлорд и Жиль оказались рядом и поддержали под локти. У рыцаря не было сил даже оттолкнуть их, отказываясь от помощи, однако он не сдался тьме, застилавшей взор.

– Кто это? – упрямо спросил он.

– Это Дэвид Эльвайдский!

Дэвид. В ответном «а!» Ульрика не слышалось удивления. Он давно уже заподозрил в измене этого уэльсца. Но если здесь перед ним стоит Дэвид, то кто же вынашивает еще более гнусные замыслы в замке Карадока, размышлял верховный лорд в болезненном смятении. Кто? Вопрос отозвался эхом в глубинах темной пропасти, которая открылась перед ним и поглотила.

ГЛАВА 24

Бронуин сидела у постели мужа и смотрела, на него сквозь пелену слез. Она знала, он поправится. Тетя Агнес поклялась в этом своими больными косточками, после того как промыла рану отварами трав и прижгла ее раскаленным железом. Голова у рыцаря кружилась от потери крови, но он не терял сознания и не издавал ни единого стона, даже когда раскаленный металл с шипением стягивал его плоть. Бронуин, напротив, чуть не упала в обморок от жгучего шипения и запаха жженого мяса, но держалась стойко. Сжав зубы, ее муж молча страдал, боль выходила лишь капельками пота на лбу. Когда все было кончено, он заснул, измученный совершенно.

Бронуин подумала, что время, которое потребуется, чтобы вернуть Ульрика к жизни, будет длиться целую вечность, но оно в любом случае покажется ей мгновением по сравнению с долгой ночью, проведенной у его ложа. Она могла лишь волноваться, но в том извечно, и заключена женская доля. Когда еще она сможет вот так склониться над своим мужем? Он успел стать частью ее самой, и, казалось, она чувствует его боль с ним вместе. Любовь, видимо, так же полна боли, как и наслаждения!