Заложница любви

Как позорно было играть в любовь с Шарлем, когда она сознавала в душе, что не любит его, и только жажда испытать счастье заставляла ее слушать его.

Он скоро уйдет навсегда из ее жизни, слава богу!

А ведь она его страстно желала когда-то, любила его беззаветно, именно испытанное к нему чувство она называла любовью. Это было давно. Теперь она знает, что ничего не понимала тогда.

Слава богу, она может идти к Жюльену, когда будет свободна, и тень ее прежней любви к Шарлю не падет на нее. Знает ли он о Шарле всю историю? Вероятно. Если нет, когда-нибудь она сама расскажет ему все и даже, может быть, расскажет о своей летней глупости.

Как необыкновенны женщины! Как удивительна человеческая натура! Ведь она знала, что в действительности была всегда требовательной натурой, а между тем решилась принять весьма подержанное чувство только вследствие своего одиночества.

– Так тяжело, так страшно быть одинокой! – шептала она себе в ночи. – Боишься быть выброшенной из жизни и потому цепляешься за какую-нибудь руку, чтобы только удержаться, чтобы спастись от самой себя. Спустя некоторое время это уже теряет всякое значение, и в этом-то и заключается величайшая трагедия одиночества. Мне кажется, что тот, кто одинок, всегда становится добычей досужих людей, не испытывающих духовного одиночества, потому что душа у них недостаточно развита и у них есть достаточно времени, чтобы осуществить всякую минутную фантазию, которая придет им в голову.

Сара медленно подошла к кровати и села на край. В доме была тишина, тишина накрыла улицы… Жизнь замерла, она сама была все-таки одинока.

Она провела пальцем по вышитой монограмме на своей подушке, поправила ленту, продетую в прошивке покрывала, и вдруг, быстро решившись, встала, открыла дверь будуара и пошла в комнату мужа.

Ночная сиделка была уже там; она встала, когда вошла Сара. Коти спал, Вильям тоже спал возле него, прильнув к его руке. Его четыре маленькие лапки шевелились во сне.

– Если вы желаете уйти на часок, то можете это сделать, – сказала Сара сиделке, и та тотчас же встала, пробормотав благодарность, и бесшумно удалилась.

Сара взглянула на лицо Коти; оно было серовато-белое и губы полуоткрыты.

Его подушка соскользнула. Сара нагнулась над ним и осторожно поправила подушку. Глаза его открылись, и он тупо смотрел на нее.

– Это ничего, – сказала она, – это твоя подушка свалилась, дорогой мой. – И она снова попробовала объясниться с ним при помощи век и губ. Но он казался еще более неподвижным, чем обыкновенно, и она наконец прекратила свои попытки.

Только один раз его голова беспомощно скатилась и повисла сбоку, и тогда он снова посмотрел на нее.

Что-то в этой жалкой беспомощности заставило болезненно сжаться ее сердце. Она прислонила его тяжелую голову к своему плечу. Никогда во время их совместной жизни она не выказывала ему нежности, да он и не нуждался в ней. Но теперь она чувствовала к нему большую нежность.

Он скоро заснул. Когда вернулась сиделка, Сара ушла в свою комнату.

Глава 11

Как объяснить вечную зависть?

Это порок, не приносящий ничего.

О. Бальзак

Если бы было возможно жить только в высшие моменты самых чистых видений и ощущений, то мир был бы прекрасен, он был бы безопасен и замечательно прост. Но, к счастью для человечества, как ни угнетает это, все же потом неизбежно наступает завтра.

Это завтра наступило и для Сары и Жюльена.

Оба чувствовали в эту ночь, что их ожидает счастье, что все тревоги кончились. Но когда наступило «завтра», жизнь прогнала все прекрасные видения и снова беспощадно заявила о своих правах.

В сущности, ничего не изменилось – будущее возвышалось как барьер впереди счастья. А самосознание, в высшей степени раздражающее качество, вернулось полным ходом и, как всегда, сделало смешным все, что казалось таким редким и прекрасным накануне.

Сара чувствовала, что она была безумной. А Жюльен снова вспомнил и, вспомнив, испытал досаду, что мог так скоро забыть.

Он нашел среди своей корреспонденции несколько записок, наполненных резкими упреками, которые относились к неблагоприятному исходу дела накануне, и он знал, что гнев и упреки были вполне заслужены им. Вспоминая все, он не мог отрешиться от мысли, что поступил как дурак.

Он сидел в своей комнате мрачный и угрюмый, как будто занятый делом, но на самом деле думая о своем неразумном поступке, повредившем его карьере. Он знал, что внешний мир, и в особенности тот специальный мир, к которому принадлежал он, резко осуждает его.

Ему вспомнились слова Колена; еще так недавно он был честолюбцем, и его победы были так близки…

Он заглянул в собственную душу. Наваждение любви продолжало существовать, и к нему присоединилось еще острое чувство ревности. До какой степени оно было острым, он это понял только сегодня утром. Он чувствовал, что находится в тисках, из которых не может освободиться, и им овладело бессильное негодование.