Рядом с ней мир снова приобретает краски, я даже наслаждаюсь ее ненавистью и непокорностью. «Я никогда не буду твоей», — будто на повторе звучит в моей голове. Во взгляде её блестящих слезами глаз было столько страха, гнева, противостояния, когда она говорила это. Как она прижималась ко мне и терлась об меня, я знаю одно — я не должен на этом останавливаться. Черт, я совершенно запутался.
— Детектив Ривера доставал тебя? Доставил много проблем?
Её глаза прикованы к моим.
— Откуда ты знаешь о нем?
— Я плохой парень. Это моя работа, знать о копах все.
Брук роется в пакете в поисках картошки и вытаскивает тонкую, сильно прожаренную. Может, она любит только хрустящие кусочки?
— Он мне не поверил.
— Но он больше не допрашивал тебя?
— Нет, моя мама выгнала его.
— Твои родители защищают тебя. Это хорошо.
Она кивает, выглядя при этом такой грустной.
— Он больше не возвращался?
— Так, ты здесь поэтому? — спрашивает она. — Чтобы удостовериться, что я не проболтаюсь, и твоей свободе ничего не грозит?
Вижу надежду в ее глазах, она пытается найти причину нашей новой встречи, надеясь на лучшее. Просто она еще не знает: все, связанное со мной, всегда наихудшее.
— Я задал вопрос. Он больше не возвращался?
— Нет. Вместо этого меня направили к психологу. На сеансах мы почти не говорили о той ночи.
— Или ты не хотела говорить о ней?
— Я же сказала, что ничего не скажу, — огрызается она. — Я сдержу своё слово.
В ответ я киваю. Мне нравится это. Это у нас общее, держать своё слово, но я, естественно, не произношу этого вслух.
— Я ничего не рассказала доктору Мартин.
— Ты должна была рассказать ей о своих чувствах, если это мучило тебя.
— Просто забудь, — поспешно говорит она.
— Так что? Жизнь вернулась в прежнее русло?
Брук вытаскивает еще одну хрустящую картофельную соломинку и макает в кетчуп, который вылила на бумажный пакет. Если бы я знал, что ей нравятся только поджаристые, то ворвался бы на кухню в закусочной и лично удостоверился, что вся картошка хорошо прожарена.
— В основном да, кроме классов самообороны.
— Ты посещаешь уроки самообороны? — в неверии спрашиваю я.
Она пожимает плечами:
— Док сказала, что они мне не повредят.
— И что же ты там делаешь?
Брук жуёт, одновременно говоря:
— Учусь делать различные захваты, нам показывают приёмы самозащиты.
— Покажи мне. Ты умеешь нападать? Этому там учили тебя? — Она отправляет следующий кусочек себе в рот, при этом подозрительно прищуривая глаза. — Я смогу помочь тебе, — добавляю я.
— Нет, спасибо.
— Не похоже, что ты сможешь причинить мне боль.
— Хочешь, чтобы я напала на тебя? Чтобы ты помог мне попрактиковаться на своём похитителе, на которого мне и правда… — она не заканчивает.
— На которого тебе, и правда, надо напасть, чтобы защитить себя? Когда тебе еще подвернётся такой шанс? — усмехаюсь я.
— Я просто хочу домой.
— Да, ладно тебе, — я встаю. — Покажи мне, на что ты способна.
Она просто смотрит на меня — блики заходящего солнца пляшут в ее волосах, россыпь веснушек на носу — в этот момент она похожа на ангела.
— Ну же, вставай. — Я хочу посмотреть на это. Но больше всего я хочу, чтобы она снова дотронулась до меня. Мне неважно, что именно принесет её прикосновение, хотя я больше привычен к боли.
— Если я нападу на тебя, ты отпустишь меня домой?
— Только если ты сможешь победить.
Я жду. Почти слышу, как она принимает решение. Брук вытирает жирные пальцы салфеткой и кидает ту в пакет для мусора, после чего поднимается. Ее глаза с подозрением смотрят на меня.
— Давай посмотрим, на что ты способна.
Я ожидаю быстрого нападения, вместо этого она начинает неуклюже и неповоротливо обходить меня по кругу.
— Это то, чему они учили, нарезать круги возле нападающего? — шлепнув её, скалюсь я.
Брук тут же гневно выкрикивает, все еще оставаясь ангельски красивой:
— Ты думаешь это смешно? Иди к черту! Ты заставил меня всем лгать.
Внезапно ее нога взлетает в воздух и пинает меня в колено.
— Ау, — произношу я, одновременно смеясь.
И тут она превращается в маленький смерч, ударяя меня снова и снова.
— Я едва спала! Не могла ничего есть! — Удар, толчок, удар, пинок.
Я продолжаю смеяться, удивлённый ее пылкостью.
— Все смотрели на меня, как будто я спятила… — Ее удары становятся все сильнее. Если и дальше так пойдёт, то она повредит себе что-нибудь.
— Черт, — говорю я, хватая её за руки. — Спокойно!
Но она не собирается останавливаться. Наоборот, с серьёзным выражением лица продолжает мутузить меня, как боксёрскую грушу.
— Хорошо, хорошо. — Я изворачиваюсь и перехватываю контроль. Брук начинает плакать, когда я прижимаю ее к стволу дерева. Она тяжело дышит, она напугана.
Переплетаю наши пальцы в попытке успокоить ее. Она под моим контролем, и это чертовски восхитительное ощущение.
Ее дыхание выравнивается, но слезы продолжают капать из карих глаз.
— Они поняли, что я соврала.
— Все хорошо, — говорю я. — Все будет хорошо, — мой голос тихий и спокойный, маленький трюк, до совершенства отточенный за те года в подвале, когда мне приходилось утешать подвергшихся насилию и морально раздавленных ребят, а это было практически постоянно.