Заложницы вождя

Вскоре приканали и уголовные, притащив кошелку продуктов. Не успели разместиться, разложить «бациллу», как «шестерки» наперебой принялись рассказывать «Топорику» и его дружкам потрясающую новость: «Нашему «выковырянному» жиденку привезли уйму продуктов, вроде бы в городе Татарске у него отыскались богатые родственники. Однако более осведомленные опровергли эти домыслы, сообщив, что отныне Бориска будет получать щедрые пайки на каждой крупной станции. Рассказывая, «шестерки» с любопытством поглядывали в угол, где лежал Бориска, прикрыв от чужих глаз свое сокровище.

«Топорик», «Бура» и «Костыль», отогнав деревенских, стали о чем-то тихо шептаться. Они дождались момента, когда поезд миновал последний стрелочный перевод станции, вся троица разом соскочила с верхних нар. «Костыль» встал посередине вагона с огромной алюминиевой ложкой в руке, «Бура» хихикал, потирая ладони, ждали сигнала вожака. «Топорик» однако не спешил в атаку. Он подошел к дверям, подпер руками бока, кашлянул, прочищая горло, и заговорил:

— Кореша, «черти» и прочая мелкая шушера! — Как ни старался вожак, голос у него так и остался сиплым. — Сегодня у нас большой праздник, святой праздник. Совсем недавно, сидя за решеткой, под дулами вертухайских винторезов, слушая рык немецких овчарок, мы и не подозревали, что скоро станем гужеваться на воле. Прошу любить и жаловать виновника торжества! — Протянул руку в сторону угла, где лежал Бориска. — Выйди сюда, дорогой друг! — Вожак нагнулся, ухватил парня и самолично выволок на свет, картинно обнял его за худые плечи. — Прими мои поздравления и прочее и прочее. Однако почему ты корешей не угощаешь? — Заглянул под нары. Где-то тут схована пользительная американская пища? Страсть как обожаю бациллу, витамин «ц» — маслице, сальце, винце. Ни хрена не вижу под нарами. Эй, черти! Живо зажгите прожектор!

Кто-то из «шестерок» услужливо кинулся в противоположный угол вагона, загремел в темноте железками, чиркнул зажигалкой. Однако прежде чем «Топорик» успел что-либо разглядеть в углу, Бориска изловчился, нырнул в свой угол, лег на тряпье, прикрывая продукты. Призрачный свет облил пол, выщербленные доски, Бориску, прижимающего к груди продукты.

«Топорик» самолично взял в руку свечу, помахал ею в воздухе, как это делают в ночное время составители поездов и, прежде чем самому нырнуть под нары, еще раз, дурачась, обратился к обитателям вагона:

— Теперича я спрошу вас, дорогие кореша, кто из нас троих самый наиумнейший? Конечно, это я — «Топорик». Выбросили бы мы из вагона на полном ходу зловредного Бориску, а толку — хрен да маленько. И никогда не вкусили бы мериканской тушенки. Я верно говорю?

— Точняк! — охотно поддакнул «Костыль», продолжая делать странные манипуляции алюминиевой ложкой. — Голова у тебя педрит. Выходит, теперича его королевское величество Седого надо пуще глаза беречь. По его милости каждый день «бациллу» жрать будем. Эй, «выковырянный», вылазь к народу, на заставляй терпеть.

Делать было нечего, отпихнув продукты в самый темный угол, Бориска выбрался из-под нар.

— А где же тушенка? — сделал удивленные глаза вожак. — Кушать хоца! Давай жратву, Седой, колись. Ну!

— Накось, выкуси! — Бориска сунул прямо под нос оторопевшему вожаку фигу. — Мне по закону дали, не из вашего котла.

— Опять грубишь! — миролюбиво проговорил вожак, вплотную подходя к Бориске. — Не шали с нами, дойная корова, не шали. Я назначаю тебя главным интендантом вагона номер семь. Хочешь к нам, на верхние нары? Снизойдем, возьмем в компанию на равных. Ну?

— Мне и под нарами не дует.

— Тогда давай делить «бациллу». Думаю, ты не глупый, не оставишь нас голодными, ну за ради Христа, смилуйся, я уже слюной изошел.

Бориска был бледен и решителен. Встал спиной к стене вагона, готовясь к отпору. Скосил глаза. Уголовники и их пособники уже взяли его в полукольцо, отрезая путь к продуктам. Он прекрасно понимал, что последует за дурашливостью вожака — ежели добровольно не отдаст жратву, отнимут силой, но продолжал сопротивляться, надеялся на чудо, на своего ангела-хранителя. И вроде бы не ошибся. Неожиданно, в этот заранее известный своим грустным финалом спектакль, вмешалось еще одно действующее лицо, которое, правда, лишь на время отдалило свершение вопиющей несправедливости:

— Э, братцы! И ты — «Топорик», погодите-ка! — Довольно решительно выступил из-за спин деревенских белесый Сергуня, загородил Бориску широкой спиной. — Как-то не по-божески, не по-людски отбирать еду, последний кусок у хворого. — Сергуня говорил удивительно спокойно, словно увещевал посягателей на чужое добро, но его взъерошенный задористый вид, выставленные вперед костистые руки, сжатые в кулаки, напряженная фигура говорили о том, что Сергуня сделал свой выбор. Бориске захотелось оттолкнуть парня, зачем подставлять себя под удар? Он- то хорошо знал продолжение этой старой, как мир, истории, но язык его будто прирос к небу. Тягостно и страшно было оставаться одному перед наглыми, полными сил уголовниками.