Заложницы вождя

— Ну, смотри, ухажер! — Эльза шутливо погрозила Борису пальчиком. — Отвечать за меня будешь. — Она чувствовала, что Борис как бы раздвоился — ему хочется легонько возгордиться и в то же время тревога не исчезает из его глаз.

— Перед кем отвечать? — продолжал манипулировать пустыми словами Борис, — может, у тебя в прессовом, как говорили в Замартынье, дроля завелся?

— Дроли у меня нет, но есть немецкий, — она живо поправилась, — есть советский немецкий народ.

Борис повел девушку не по натоптанной тропе, идущей от итеэровской столовой, а напрямик, по самой кромке границы запретной зоны, там вообще мало кто ходил, опасаясь злых овчарок, которых изредка выпускали из караульного помещения, собаки имели длинные поводки, бежали вдоль забора, таща цепь, верхний конец которой был закреплен на проволоке, висящей в двух метрах от земли. Да и сейчас часовые на вышках отлично их видели, одни показывали кулаки и матерно ругались, другие делали непристойные движения и сами же хохотали. Радостный порыв Бориса быстро угас. Шагая чуть впереди девушки, он откровенно жалел себя, жалел, что пригласил Эльзу. Как же он не подумал, что подвергает опасности не только себя, но и ее. Вдруг кто-то из знакомых встретит с девчонкой в рабочее время? А еще хуже будет, если застукают вохровцы. Тут верняк — солнышко наблюдать сквозь решетку. Борис покосился на Эльзу — девушка очень спешила, крохотная капелька пота блестела у нее на щеке, но Борис уже, кроме досады, никаких чувств к Эльзе не испытывал. «На кой лях она увязалась за мной? — досадливо подумал об Эльзе. — Сидела бы в своем немецком шалмане, за колючей проволокой». — Его уже откровенно раздражали любые мелочи. Даже рассказ об отце предстал в ином, искаженном свете: «Никакой он не колхозный строитель, просто замаскированный враг».

Нет, определенно с ним что-то неладное происходило. Метров за сто от ворот доменного, лихорадочно ища повод, как бы избавиться от спутницы, Борис вновь покосился на чистое, доверчивое и оттого еще более милое лицо девушки и устыдился собственных мыслей, аж жаром обдало. «Разве я не имею права показать девчонку друзьям?» — попытался найти оправдание своему поступку.

Ему удалось вполне благополучно провести Эльзу мимо первой домны, проскользнуть в отделение, где разогревали массу для покрытия литейных желобов. Здесь было жарко и, к счастью, полутемно. Приветливо мерцал желтый огонь в методических печах, шипела в специальных емкостях серая масса. Старичок-богодул, притаившийся в углу, как мышь, при их появлении вскочил, готовый дать тягу, но, увидев парня с девушкой, совсем не похожих на ненавистных вохровцев, успокоился, снова затаился в темном уголке.

За пазухой картофелины начали оттаивать, неприятно холодили грудь. Борис достал перочинный ножик, аккуратно нарезал картофель белыми ломтиками, разложил на железном листе, придвинул самодельную сковородку, ею здесь пользовались многие, к огнедышащему отверстию, к прогару печи. Они присели и молча стали наблюдать, как розовели, пузырились ломтики, распространяя одуряющий запах. И не было для Бориса и Эльзы ни тревог, ни страха.

— Тебе здесь нравится? — Борису так хотелось найти особенные слова, растопить стену сомнений и тревог, которая отделяла их друг от друга. Тепло, близость, огонь располагали к философскому осмыслению их положения. — Вот так бы всю жизнь, а?

— Согласна! — Эльза придвинулась к Борису и коснулась его боком, осторожно оглянулась на старичка в щели. — Хорошо, что рядом никого нет. А этот старичок…Он, наверное, голодней нас. Мы дадим ему ломтик?

— Угостим, обязательно, у нас картошки — навалом, целый лист.

А завтра мы увидимся? — Борис затаил дыхание, ошеломленный собственной смелостью. «Ах ты, доходяга несчастный! — снова ругнул себя. — Возомнил нивесть что, свидания назначаешь. Сам-то не знаешь, доживешь ли до завтра». — Он вцепился пальцами в грудь, будто желал вырвать из груди сердце и тем самым завершить свою позорную, никому ненужную жизнь. Ему стало страшно: «А вдруг Эльза уже опомнилась и сейчас скажет твердое: «нет»?

— Ты этого хочешь?

— Да.

— Я тоже. — Эльза придвинулась еще ближе и положила голову на дрогнувшее плечо Бориса. — Я не представляю, почему так: окружена людьми, но все время одинока. Тюрьма, в которой мы сейчас живем, наверное, переносилась бы легче, знай мы за собой вину, хоть малую, а так… — Эльза закрыла лицо руками, выразив этим жестом свою полную незащищенность.

— Эля, опять ты о тюрьмах, — укоризненно сказал Борис, у него заболели уши от бравурной и торжествующей музыки, что гремела в душе, сердце колотилось так, что перехватывало дыхание. Нахлынуло ужасно-дерзкое желание обнять Эльзу, но волнение и робость мешали сделать это. — Как только закончится война…

— Мы с тобой не доживем до светлого дня! — отрешенно и твердо, не по-детски серьезно проговорила Эльза, — я обязательно сгину в этой сибирской ссылке, чувствую погибель. И сгину, думаю, очень скоро. — Голос Эльзы был печально-трогателен, и эти слова рвали душу Бориса.