Залпы с берега

В эти дни у меня произошло еще одно радостное событие. Как-то утром в комнату командного пункта зашел "корреспондент" - так называли матроса, приносившего на батарею почту. На этот раз, кроме обычной порции газет, он, улыбнувшись, протянул мне сложенное треугольником письмо. И по праву человека, привыкшего распоряжаться человеческим настроением, произнес несколько фамильярную, но обычную в таких случаях фразу:

- Пляшите, товарищ командир батареи. Из дому!

"Корреспондент" угадал, и я действительно готов был плясать, узнав с первого взгляда почерк Веры. Это было первое письмо, нашедшее меня после ее отъезда. Из него я узнал, Как после долгих мытарств добралась она с Сашенькой на руках до Казани, как разыскала мою сестру. И вот теперь они все вместе. Вера устроилась на работу, Жить, конечно, нелегко. Но кому легко во время войны? Главное - все живы и здоровье

Прочтя это письмо, я почувствовал и душевный покой, и прилив сил. Гнетущее беспокойство за близких, которое постоянным и тяжелым грузом лежало на сердце, отступило...

Завершение эвакуации ханковцев породило небывалую до сих пор ситуацию: опытных, испытанных огнем береговых артиллеристов стало больше, чем должностей для них, которыми располагал флот. Правда, такое положение существовало недолго. Ленинград, несмотря на блокаду, продолжал ковать оружие. Из заводских цехов выходили морские и береговые орудия средних калибров. Из них создавались батареи, главным образом подвижные, на железнодорожных транспортерах. И вскоре ни о каком избытке кадров уже не было речи. К тому же давали себя знать боевые потери, без которых не обошлись железнодорожные и открытые стационарные батареи.

Но так или иначе, а после возвращения, в Кронштадт героям Красного Гангута требовалось найти места, на которых они могли бы с наибольшей пользой применить свой боевой опыт. Это вызвало различные перемещения и новые назначения. Гангутцы появились и у нас - в Ижорском секторе и на Красной Горке. Одно из новых назначений коснулось меня.

Во второй половине месяца командиром 311-й батареи был назначен майор Л. Тудер, а комиссаром батальонный комиссар С. Томилов. На Ханко они возглавляли дивизион. Оба были кавалерами ордена Красного Знамени. Нам с Кудзиевым пришлось потесниться.

Я покривил бы душой, если б сказал, что это обрадовало меня. Без году неделю командовал я башенной батареей, только, что стал входить во вкус своих новых обязанностей, избавился от некоторой неуверенности и робости. Уже отчетливо виделось, какие надо сделать шаги, чтобы не только по должности, но и по моральному праву стать главой обширного боевого хозяйства. И вдруг...

Что ж, и к таким перемещениям надо быть готовым на военной службе. Они, кстати сказать, помогают почувствовать, как к тебе относятся подчиненные. А ты в свою очередь получаешь пищу для раздумий: верно ли ты держал себя с людьми, не восстановил ли их против себя какими-нибудь ошибками.

Вероятно, серьезных промахов за время недолгого командования батареей мне удалось избежать. Обостренное лейтенантское самолюбие не встретилось ни с ироническими замечаниями, ни со вздохами облегчения по случаю моего ухода с должности командира. Все произошло просто и естественно. Командование обставило это перемещение с тактом. На батарее была введена должность первого заместителя командира. На нее меня и назначили.

Ко Льву Марковичу Тудеру я испытывал большое уважение. В том, что по своему опыту и старшинству он имел больше прав на должность комбата, было для меня совершенно очевидным. Ни тени сомнения в справедливости такого перемещения у меня не оставалось. Все это помогло без боли и душевного надрыва преодолеть некоторое разочарование столь быстрым концом неожиданно стремительной артиллерийской карьеры. К тому же Тудер был очень деликатен. Он постарался поставить дело так, чтобы я не почувствовал особых изменений в своем положении и в своих обязанностях. За собой он оставил роль как бы старшего советчика, консультанта, который либо одобрял мои решения, либо предлагал иные, основанные на большем опыте.

Словом, я остался на батарее и, по сути дела, продолжал выполнять командирские обязанности, одновременно набираясь уму-разуму у своего начальника и старшего товарища. А вот с Костей Кудзиевым пришлось распрощаться. Он ушел с Красной Горки, получив назначение комиссаром бронепоезда.

От ханковцев узнали мы многие подробности о боевых делах артиллеристов Моонзунда. Их рассказы перенесли нас в трудный, суровый октябрь, воскресив в памяти огненные дни на Бьёрке, когда каждая весть о героизме защитников западного архипелага прибавляла нам стойкости и сил.