Залпы с берега

— Товарищ комендант, двести двадцать восьмая батарея стрельбу выполнила. Пропусков и осечек нет. По данным третьей группы, достигнуто четыре прямых попадания.

Владимир Тимофеевич Румянцев произвел предварительный разбор стрельбы с командным составом батареи. Оценка обещала быть самой высокой. Потом он приказал мне построить всех наших артиллеристов.

— Товарищи краснофлотцы и сержанты, — обратился к ним комендант, — мне было приятно узнать, что ваша батарея — крепкий боевой коллектив с высоким политико-моральным состоянием, что за последние три месяца у вас не было нарушений воинской дисциплины. В том, что это действительно так, меня убедила ваша дружная, согласованная работа во время стрельбы. За успешную стрельбу объявляю всему личному составу батареи благодарность!

— Служим Советскому Союзу! — прокатилось над городком.

И удачная стрельба, и благодарность коменданта сектора подняли у всех настроение. Со смехом, с шутками банили краснофлотцы пушки, очищая каналы стволов от порохового нагара. Мне же пришлось заняться составлением отчета о стрельбе — делом весьма трудоемким. Вдобавок на меня возложили обязанности начальника штаба дивизиона, уехавшего в отпуск.

Этим обстоятельством я был обязан тому, что 19 июня одним из первых прочел поступившую в штаб телеграмму, где говорилось о переводе сектора на оперативную готовность номер два, в связи с чем дивизиону предлагалось назначать на каждые сутки дежурную батарею, готовую к немедленному открытию огня. К этой телеграмме я отнесся вполне спокойно. «Видимо, начальство замышляет крупное учение», — мелькнула мысль. Составить график дежурства батарей было делом недолгим, и я отнес его комдиву на подпись. Тот подписал, что-то поворчав себе под нос насчет чрезмерного увлечения учениями.

Все это нисколько не отразилось на наших планах, связанных с предстоящим воскресеньем. В субботу Герасимов отправился в Саремпю, чтобы договориться с начальником стоявшей там погранзаставы о совместных спортивных соревнованиях. Многие командиры и сержанты готовились кто на рыбалку, а кто на охоту. Мы с Верой устроили дома «большую приборку» — к нам на днях должна была приехать из Севастополя ее мать.

Стук в окно в первом часу ночи явился для меня полной неожиданностью. Отперев дверь и выслушав доклад рассыльного, что в штаб поступила срочная телеграмма, я без большой охоты надел китель и фуражку.

— Что там стряслось? — спросила сонным голосом Вера.

— Не знаю, сейчас схожу в штаб, выясню. Какая-то срочная телеграмма.

Крючков уже был на месте. Он протянул мне телеграмму:

— Посмотри, что пишут из сектора.

А писалось вот что: «Оперативная готовность — номер один. Все немецкие подводные лодки, появляющиеся в секторах батарей, считать неприятельскими и открывать по ним огонь».

— Понимаешь что-нибудь? — поинтересовался Крючков.

— Нет, — чистосердечно признался я. Комдив кивнул головой:

— И я тоже. Но, похоже, дело серьезное.

— Но ведь у нас с Германией договор...

— Не открывай Америк, лейтенант. Командованию сверху виднее. Лучше распорядись, чтобы собрали весь комсостав. И, понятно, никаких там прогулок и рыбалок.

Минут через пятнадцать все командиры и политработники нашего маленького гарнизона собрались в кабинете комдива. Капитан прочел им телеграмму и заключил:

— Из городка никому не отлучаться. Советую быть готовым ко всяким неожиданностям. Весь командный состав придется отозвать из отпусков...

Под утро, едва я пришел домой, над городком зазвучал трезвон рынды. Тревога! Жена следила испуганными глазами, как я брал пистолет и противогаз.

— Что-нибудь серьезное? — спросила она.

— Пока не знаю.

Выскочив из дому, я припустился неширокой просекой к огневой позиции. Бойцы бежали, переговариваясь на ходу:

— С чего бы это тревога в воскресенье?

— Комдиву, видно, не спится. Больно рано поднял нас.

Я побывал на каждом дворике. Артиллеристы быстро расчехляли орудия, вращали маховики, проверяя исправность механизмов наводки. Длинные стволы поднимались и опускались, описывали дуги. Негромко звучали команды сержантов. Дух настороженности, ожидания чего-то особенного витал над батареей. Учебные тревоги для проверки боевой готовности у нас проводились сотни раз. Иначе и быть не может в воинском подразделении. Но сейчас люди каким-то чутьем угадывали необычность происходящего. И времени после стрельбы — нашей главной проверки прошло чересчур мало, чтобы явилась необходимость проверять нас вновь. И день и час тревоги были слишком уж непривычными. Было и еще что-то, трудно передаваемое словами.

Мы же, командиры, после ночного визита в штаб понимали, что стряслось что-то из ряда вон выходящее. «Не иначе, какая-то провокация», — мелькала мысль.

Никаких распоряжений от командира дивизиона не поступало. Чтобы занять людей, я приказал начать учения. Часа через два был дан отбой тревоге. Артиллеристы строем отправились в городок. Подходило время завтрака. Приказав вести людей в столовую, я зашел в штаб. По необыкновенно серьезному лицу Крючкова я, пожалуй, впервые окончательно понял, что произошло. Леонид Петрович подтвердил догадку: