Замануха для фраера

«Не задерживайся там», – отметил для себя Минибабаев. Она прощается с ним, как будто отпускает ненадолго в гости. Тоже спокойна и невозмутима. Никаких истерик по поводу ареста. Назвала подозрение в убийстве чушью и уверена в его скором возвращении.

Не знает о его преступлении? Или знает о его невиновности?

Неужели в его версии появилась трещина, которая может разрастись в пропасть?

Ну, это мы еще посмотрим…

* * *

Новость, которой его огорошил дежурный отделения, была тоже не в пользу его версии. В Бутырках часа два назад в кустах репейника был найден человек с раскроенным черепом. Удивительное дело, но с таким ранением он был еще жив, и его отвезли в больницу, где он сразу же попал на операционный стол. В настоящее время ему делается операция, но надежды, что он выживет, крайне мало.

– Кто нашел его?

– Я не знаю, – ответил дежурный. – В сводке этого не было.

– Этого заприте пока в арестантской, – кивнул на Родионова Минибабаев и ринулся из здания отделения. «Победа» еще стояла у входа.

– В Бутырки, живо! – крикнул он водителю и открыл дверцу.

– Но…

– С Аркадием Матвеевичем все согласовано, – соврал он и уселся на переднее сиденье. – Гони в Бутырки. Скорее!

Шофер («Мое дело маленькое») пожал плечами, и «Победа», сорвавшись с места, поехала к Оренбургскому тракту. Когда он подъехал к дому участкового, Коноваленко был на месте. Тот уже успел опросить соседей, и те показали, что видели Жорку Охлябина еще рано утром. Он был крепко с похмелья и шел, вроде, к дому завмага Филипчука.

– А кто это, Охлябин? – спросил Минибабаев.

– Ну, это тот, которого… топором, – ответил участковый.

– А-а, – протянул Рахметкул Абдулкаримович. – Значит, его Георгием Охлябиным зовут?

– Юрием, – поправил его Коноваленко.

– А отчество?

– Гаврилович.

– Значит, потерпевшего зовут Юрий Гаврилович Охлябин? – спросил Минибабаев, по своему обыкновению делая записи в блокнот, который всегда был при нем.

– Так точно, – по-военному ответил участковый уполномоченный.

– Чем он занимается, где работает, сколько ему лет? – заторопил его Рахметкул Абдулкаримович.

– Ну, он местный, ему тридцать два года, воевал, комиссован из армии по ранению. Отца нет, мать умерла во время войны. Одно время работал на Пороховом заводе грузчиком, был уволен за пьянку. В сорок седьмом сел по статье за тунеядство. Освободился в мае этого года. Самый горький пьяница во всех Бутырках…

– И их окрестностях, – добавил Минибабаев.

– Возможно, и так, – согласился Коноваленко.

– После освобождения он так и не устроился на работу?

– Как же, устроился. Проработал до середины июня, и его уволили за прогулы, – ответил участковый.

– А вы? – спросил Рахметкул Абдулкаримович.

– Что, я? – не понял Коноваленко.

– Куда вы смотрели: человек месяц уже нигде не работает, пьет беспробудно, а вам хоть бы хны?

– Вовсе не «хоть бы хны», – набычился Коноваленко. – Я дважды с ним разговаривал, пуганул новым сроком, и он обещал устроиться на работу. По трудовому законодательству, товарищ оперуполномоченный, он имеет право искать работу два месяца, а прошел только месяц.

– Ладно, – Минибабаев примирительно посмотрел на участкового. – Вот вы сказали, что Охлябина ударили по голове топором. А откуда это вам известно?

– Так, характер ранения о том говорит, товарищ оперуполномоченный, – ответил Коноваленко. – Такую рану ничем больше и не нанесешь, ни поленом, ни трубой, ни фомкой. Только обухом топора. Нагляделся я, – добавил он, – на такие ранения.

– Ясно, – сказал Минибабаев. – А кто обнаружил Охлябина?

– Баба Настя.

Оперуполномоченный вскинул на Коноваленко глаза.

– Мне что, так и писать: баба Настя? – раздраженно спросил он.

– Простите, – Коноваленко подобрался и четко, почти по-военному ответил: – Потерпевший был обнаружен в кустах репейника пенсионеркой Кочкиной Анастасией Самсоновной. В районе десяти часов с четвертью. Она вышла выливать помои, выплеснула их и услышала стон. Прибежала ко мне, я вызвал «неотложку», сообщил в милицию и провел предварительный опрос Кочкиной.

– Все правильно, – сказал Минибабаев. – Проводите меня до этих кустов репейника, где был обнаружен потерпевший Охлябин. А потом побеседуем еще раз с гражданкой Кочкиной.

– Идемте, товарищ оперуполномоченный, – ответил Коноваленко и поправил гимнастерку.

* * *

Савелия Николаевича заперли в камере с одной широкой шконкой вдоль стены, зарешеченным оконцем под самым потолком и вонючей парашей возле дверей, обитых толстой жестью. На шконке, скрючившись, лежал, уткнувшись лбом в стенку, какой-то замшелый дедок, а посередь ее, сложив ноги кренделем и покуривая цигарку, сидел и щурился на Родионова парень лет девятнадцати.

– Мир дому, – поздоровался Савелий Николаевич и присел на краешек шконки.

– Тебе, дядя, присаживаться никто не разрешал, – выпустил изо рта дым парень и ткнул Родионова в спину.

– С чего бы это? – хмыкнул Родионов.

– А с того, что твое место у параши.