Замечательные чудаки и оригиналы

Существует рассказ по какому-то случаю, кажется, по случаю пожара в городе. Государь однажды ночью прислал за ним, чтобы ехать вместе. Вскочив с постели, Аракчеев начал поспешно одеваться. На беду, когда он почти совсем был одет, камердинер по неосторожности капнул свечой на его палевые штаны. И хотя за другими штанами нужно было пробежать несколько комнат, Аракчеев предпочел переодеться, несмотря на то, что из-за этого переодевания заставил государя прождать минут пять лишних, - до такой изысканности доходило у него требование чистоты.

В ряду острых краснобаев и больших вралей, забавлявших в двадцатых и тридцатых годах петербургское общество своими затейливыми выходками и неожиданными рассказами, вроде знаменитого барона Мюнхгаузена, был известен князь Ш-ов.

В начале нынешнего столетия Адмиралтейский бульвар был центром, из которого распространялись по городу вести и слухи, часто невероятные и нелепые. Бывало спрашивали: «Да где вы это слышали?» - «На бульваре», - торжественно отвечал вестовщик, и все сомнения исчезали. Бульварных вестовщиков тогда называли «гамбургской газетой» Князь Ш-ов был известный бульварный вестовщик и почти ежедневно здесь тешился такими проделками. Выдумает какую-нибудь победу и начнет о ней рассказывать на бульваре от Дворцовой набережной до средних ворот Адмиралтейства, но всегда с прибавлением: «Так я слышал, может быть это неправда». Пройдет до другого конца бульвара, у Сената, и поворотит назад. Встречные уже останавливают его: «Слышали ли вы? Победа, сто тысяч пленных, двести пушек, Бонапарт ранен, Даву убит». - «Быть не может! - возражает сочинитель «бюллетеня». - Это вздор, выдумка!» - «Вот ещё! Я слышал от верных людей. Видели фельдъегеря, весь в грязи и в пыли. Худой же вы патриот, если не верите!…»

В Москве, в первых годах нынешнего столетия жил большой хлебосол, уже упомянутый князь Д.Е. [Цицианов], вместе с этим радушным качеством обладавший ещё необыкновенным талантом врать без запинки: князь в своих рассказах не уступал барону Мюнхгаузену. Обед у князя был всегда чудесный и, как говорил хозяин, стряпала его кухарка. Провизия тоже вся домашняя - стерляди и осетры из его прудов, громадные раки ловились в небольшой речке, протекающей по Люблино, телятина белая, как снег, со своего скотного двора, фрукты тоже из своих оранжерей, персики чуть ли не выращенные на открытом воздухе, шампанское тоже свое, из крымского имения.

Происшествия, случавшиеся с ним, были так необыкновенны, что нельзя было им не удивляться. Так он, между прочим, говорил о каком-то сукне, которое он поднес Потемкину, вытканном по заказу его из шерсти одной рыбы, пойманной им в Каспийском море. Каких чудес он не видал на свете! Во время проливного дождя он является как-то к своему приятелю. «Ты в карете?» - спрашивает тот его. «Нет, я пришел пешком». - «Да как же ты вовсе не промок?» - «О, - отвечает он, - я умею очень ловко пробираться между каплями дождя». Императрица Екатерина отправляет его курьером в Молдавию к князю Потемкину с собольей шубою. Нечего уже говорить о быстроте, с которою проехал он это пространство. Он приехал, отдал Потемкину письмо императрицы. Прочитав его, князь спрашивает: «А где же шуба?» - «Здесь, ваша светлость!» И тут вынимает он из своей курьерской сумки шубу, которая так легка была, что уложилась в виде носового платка. Он встряхнул её раза два и подал князю…

Таким же вдохновенным и замысловатым в своих импровизациях был в старину и польский граф Красинский[126]. Кн. Вяземский[127] рассказывает, что он сам наслаждался своими импровизированными рассказами. Граф был блестящей храбрости генерал, но его вдохновение было ещё храбрее. После удачного и смелого нападения на неприятеля, совершенного конным полком под его командою, прискакивает к нему на место сражения Наполеон, говорит: «Vincent!Je te dois la couronne!»[128] и тут же снимает с себя звезду Почетного Легиона и на него надевает. «Как же вы никогда не носите этой звезды?» - спросил его простодушный слушатель. Опомнившись, Красинский оказал: «Я возвратил её императору, потому что не признал действия моего достойным подобной награды».

Красинский (Корвин-Красинский) Викентий (Венсент) Иванович (1783-1858)

Однажды он занесся в своем рассказе так далеко и так высоко, что, не зная как выпутаться, сослался для дальнейших подробностей на своего адъютанта, тут же находившегося. «Ничего сказать не могу, - заметил тот, - вы граф, вероятно, забыли, что я был убит при самом начале сражения».

Две приятельницы, - рассказывал Красинский, - встретились после долгой разлуки, где-то неожиданно на улице. Та и другая ехали в каретах. Одна из них, не заметив, что стекло поднято, опрометью кинулась к нему, пробила стекло головою, но так, что оно насквозь перерезало ей шею и голова скатилась на мостовую перед самою каретою её искренней приятельницы… Таких рассказчиков, как выше названные, нельзя называть лгунами - это скорее поэты-импровизаторы.