Замечательные чудаки и оригиналы

После чая он спрашивал повара, что он будет готовить и что будет у него для гостей. Повар отвечал, что будет «А для меня что?» – спрашивал Суворов. В постный день повар отвечал: «Уха», а в скоромный: «Щи»; вторым блюдом было жаркое. Сладкого Суворов никогда не ел, соусов также. Большой же званый обед для гостей у него был из семи блюд и никогда более. Если кто желал угостить обедом Суворова, то приглашал к себе его повара; другой стряпни он не ел. Суворов очень любил, когда у него обедали и говорили много за столом, но кто много ел, он терпеть тех не мог. Раз один приезжий иностранец обедал у него и удивил его и всех присутствующих своим аппетитом. Всякое блюдо быстро исчезало. Суворов смотрел с изумлением. На другой день не мог он позабыть этого посещения и сказал: «Ну, спасибо гостю, он первый изволил отдать справедливость искусству моего повара, ел, как будто у него нет желудка. Он не подходит под указ Петра Первого об отпуске прожорам двух пайков; для него мало и четырех». Суворов неохотно тратил деньги на парадные обеды. Потемкин много раз напрашивался к нему на обед. Суворов всячески отшучивался; но, наконец, вынужден был пригласить его с многочисленною свитою. Суворов призывает к себе Матоне, метрдотеля, служившего у Потемкина, заказывает ему роскошный обед и просит его не щадить денег на яства, а для себя приказывает своему повару изготовить два постные блюда. Обед вышел роскошнейшим и удивил даже самого Потемкина, привыкшего к роскоши. По выражению Суворова, за столом «река виноградных слез несла на себе пряности обеих Индий». Но сам он, кроме двух блюд, под предлогом нездоровья, ничего не ел. На другой день, когда Матоне представил ему счет, простиравшийся за тысячу рублей, то Суворов отказался платить его и только написал на нем: «Я ничего не ел», – и отправил его к Потемкину, который тотчас заплатив, сказал «Дорого стоит мне Суворов!»

Но возвратимся опять к утру Суворова. После чая он, все еще не одетый, садился на софу и начинал петь по нотам духовные концерты Бортнянского и Сорти; такое пение продолжалось целый час; он очень любил петь, голос у него был бас. У Суворова в московском доме, близ церкви Вознесенья, у Никитских ворот, жили даже крепостные певчие и музыканты. Он их там держал для усовершенствования в музыке и пении, и приказывал ходить учиться к другим, славившимся тогда по Москве, как, например, голицынским. В одном из своих писем к управляющему Суворов говорит: «А простое пение всегда было дурно, и больше его, кажется, испортил Бочкин, великим гласом с Кабацкого». Во время своего житья в деревне певчие эти переводились из Москвы в имение.

После пения Суворов спешил одеваться; туалет свой он совершал не более как пять минут и в конце последнего еще умывал лицо холодною водою. Вслед за тем он приказывал своему камердинеру Прошке позвать своего адъютанта, полковника Данилу Давыдовича Мандрыкина, с делами.

Ранее еще семи часов Суворов отправлялся на развод и здесь каждый раз прочитывал свой катехизис, состоящий из следующих военных афоризмов: «Братцы! Смелость, храбрость, бодрость, экзерципия, победа и слава! Береги пулю на три дня. Первого коли, второго коли, а третьего с пули убей… Ученый один, а неученых десять. Нам мало трех! Давай нам шесть, давай нам десять на одного… всех побьем, повалим в полон, возьмем… Стреляй редко, да метко; штыком коля крепко. Пуля обмишулится, а штык не обмишулится, пуля дура, штык молодец».

К разводу Суворов выходил в мундире того полка, какой был тогда в карауле. После развода, если не было докладов и дел, он призывал инженерного полковника Фалькони для чтения иностранных газет. Суворов выписывал до двенадцати заграничных газет: шесть французских и шесть немецких и кроме того «Московские» и «Петербургские ведомости». Из оставшихся после Суворова расходных книг видно, что он на газеты тратил в год около трехсот руб.