Замена

– Здесь кризис, лейтенант. Я звоню в штаб, они ошиблись.

Он хрипит. Поражение голосовых связок. Курит? Нет. Сорвал? Возможно. Среднее звуковое давление в лагере беженцев… Восемьдесят децибел. Сорвал.

Здание на западе должно быть занято, но там почти никто не шевелится – вторая цель. Это экстремисты из «Скарабеев»: не умеют не прятаться, не умеют рассредоточиваться. Идиоты. Пока модель оправдывается.

– Именно кризис, полковник. Именно не учения. Именно поэтому здесь я.

* * *

– Второй тест – второй результат. Кадет Малкольм, вы издеваетесь?

– Никак нет, сэр!

– Держите третий бланк. И будьте добры сделать так, чтобы я получил релевантные показатели.

– Сэр, да, сэр!

– Есть вопросы, кадет?

– Так точно! Если и третий тест получится иным, сэр?

– Вы шизоид, кадет Малкольм?

– Никак нет, сэр!

– Тогда напишите этот тест. Нельзя менять темперамент, как перчатки, кадет.

– Понимаю, сэр.

«Можно!»

* * *

– Слушай, Малкольм, это все странно.

– М?

– Я проиграл тебе спарринг, а на тактическом планировании ты…

– Положи руку вот сюда.

– Э-э…

– Ты неудачник. И ты сейчас держишь меня за грудь. Нравится?

– Э, д-да.

«Идиот».

* * *

– Мам, ты не умеешь смотреть. Он просто хочет твои деньги, понимаешь?

– Послушай, Джоан, я понимаю, что ты скучаешь по папе, но Майкл…

– Папа ушел сам. К другой. И при этом он отсудил у нас…

– Замолчи, Джоан! Ты меня пугаешь!

Я сама. Я сама себя пугаю.

– Джоан… Мы с отцом хотели, чтобы ты выросла самой умной, самой способной, но… Ты точно не хочешь пойти поиграть? Другие дети в пять лет…

– С кем?

Штора похожа… Не знаю, на что она похожа. А мама похожа на испуганную женщину. В этом свете у нее два подбородка, но ей не нужно это знать.

Мне и самой не нужно это знать. Во всяком случае, так говорят.

* * *

Ну же… Давай.

Келсо на прицеле – моя мечта. Он подаст жалобу, и, если успеет, я получу взыскание.

Значит, он не успеет.

Ненавижу. И страх его ненавижу. И издевку.

И соображай уже быстрее, Соня.

* * *

Я ошиблась.

Ее память оказалась не идеальна: я видела стыки и швы, видела, где гнулись целые ветви воспоминаний. Закрашенные по-разному, иначе звучащие, странные и неправильные, но неправильные по-особому.

Не по-человечески.

Ветви сошлись в ствол, и я увидела ее.

Из кресла мне навстречу выбиралась девочка-подросток: нескладная, лобастая, в очках. Футболка с вязью какой-то рок-группы, чистые выглаженные брюки и пляжные тапки на босу ногу. Ее окружали экраны, книги, во все стороны тянулись выправленные ветви, звенящие от знаний, напряженные. Я осматривала комнатку и видела их всех сразу. Кадета и офицера, шлюху и магистра физики.

Я видела подростка – и женщину в песочной двойке, которая чуть не столкнула меня с лестницы.

– Привет, – сказала Джоан. – Будем знакомы. Я – гений.

– Гений?

– Ага. Куда интереснее, правда, кто такая ты.

19: За невинно убиенных

Дождь барабанил по металлу, вымазывая все внизу фиолетовой рябью. Я сидела, свесив ноги с края крыши, мне было холодно. В парке приземлялись новые VTOL’ы – их грохот вносил оранжевые ноты, целые столбы яркого оранжевого пламени, и мялись кусты, ломались молодые деревца. Красные команды, серый перестук тяжелых сапог.

И только мертвые тела не светились. Не звучали. Не дышали. Их – еще живых людей – поставили так: короткими линиями, и они так упали, с колен прямо в грязь – не дыша, не крича, не звуча.

Просто короткие ряды – «не», «не», «не».

Кровь ушла в грязь и брусчатку – кровь из аккуратных отверстий в затылках.

– Почему? – переспросила Джоан. – Все упирается в переусложнение процедуры. А в конечном счете – в деньги.

– В деньги?

– В деньги. Ты даже не понимаешь, что это, Витглиц. Все детство в больнице, а потом – виртуальные магазины, «Лавка» эта ваша коммунистическая… Ты знаешь, что твой лицевой счет не имел лимитов?

Я не понимала ничего. Я видела тела тех, кто вчера – или позавчера все-таки? – входили в учительскую, смеялись, общались, а потом шли в класс. Я видела живых – а потом мертвых.

И никаких денег.