Замена

– Понятно. Не выйдешь отсюда, пока не прочитаешь параграфы безопасности и терминологии. И учти, это не инструкции по ТБ, подписью не отделаешься.

Голосом доктора можно было до блеска отскрести даже самую грязную тарелку. Женщина повернулась ко мне, а я по-прежнему ничего не понимала.

И, как это ни ужасно, снова хотела спать.

– Соня, это Ангел. Я не понимаю, что происходит, но ее помял Ангел.

Она устала. Возбуждена и устала.

Мовчан села на стол и, тряхнув головой, закурила.

– Ее надкусили и бросили, ребята. Причем надкусили с умом, я даже по сомнографии едва поняла, что произошло. Чуть на эпилепсию не списала, дура старая.

«Так не бывает», – была первая мысль.

– Почему вы решили, что это Ангел?

– Остаточное синее излучение, – сказала доктор, внимательно следя за связкой дымных нитей. – Едва заметное. Но я его увидела.

Ангел, который не поглощает всех и вся на своем пути. Не растет, не развивается в свою нечеловеческую форму. Это как «я научился бегать, но делаю по шагу в день». Или: «у меня после «мыльницы» появилась зеркальная камера, но я все равно работаю «мыльницей».

Нет, и еще раз нет. Это слишком не по-ангельски. Слишком по-человечески.

– «Помяли», «укусили»… – вдруг сказал Куарэ. – Я, конечно, понимаю, что я не читал…

– «Мнёт» персонапрессивный удар, Куарэ. Персонапрессивный удар – это вторжение в микрокосм, – холодно ответила Мовчан. – Уничтожение грани между твоим «я» и «я» агрессора.

– Вторжение в душу?

Доктор Мовчан вздохнула и не глядя опустила сигарету в пепельницу. Глава научного отдела лицея очень не любила слово «душа». Мсье Куарэ только что или заработал себе развернутую лекцию, или попал в список неприятных доктору людей.

Впрочем, ни первое, ни второе меня не волновало: Мовчан снова забыла, что при мне курить не стоит. Забыла об этом и я. Я подняла руку, я старательно дышала носом, ощущая, как внутри становится все меньше места для воздуха, будто бы я вдыхала его в шагреневую кожу.

Бум. Бум. Бум.

Если бы мне не хотелось спать, я бы сообразила раньше. Если бы Куарэ не пришел ко мне ночью, я бы не хотела спать. Все просто, решила я: во всем виноват Анатоль. Колени стали наконец ватными, и я облегченно полетела куда-то вниз.

«Хотя бы высплюсь».

* * *

Я очнулась на тахте. Под переносицей взрывался льдом нашатырь, в боку кололо. Было еще какое-то странное ощущение, но сознание возвращалось толчками, мысли путались, а плечи еще помнили, как меня поднимали, несли.

Мир был серым в красную прожилку. А потом пришло сияние.

– Соня, детка, скажи, что ты видишь свет.

А, да. Я выдохнула, ощутив новый удар боли в боку, и зрачок заработал как надо.

– Вижу, доктор Мовчан.

– И что ты меня простила.

– Я вас простила.

Сейчас речь пойдет о футболке с надписью «Не курить», а я тем временем припомню, что курение убивает, и в моем случае это не гипербола. Уже пятая ошибка доктора, и три раза до того я успевала выйти из никотинового облака.

– Витглиц?

Еще одно лицо. Это он перенес меня на тахту, поняла я. Я откуда-то знала, что Куарэ чуть не уронил меня от волнения, а пока Мовчан колола антигистамины, он почти отгрыз себе большой палец.

– Куарэ.

– Вы… С вами?..

– Я в порядке.

Мне удалось сесть – хотя и не без помощи стены. Медкабинет светился своим странным светом – точно каждый белый предмет здесь был источником сияния. Мовчан убирала в лоток шприц, ампулы и комки ваты – тоже светящиеся, – и в глаза мне старалась не смотреть. А в паре метров от меня по-прежнему спала маленькая Кэт Новак.

– Надо найти слепок Ангела, – сказала я вслух, глядя на девочку.

У нее тонкие губы, и она удивительно тихо спит.

– Обязательно, – оживилась доктор. – И ознакомить медиумов с этим слепком.

– Я готова.

Тишина получилась громкая и хрупкая.

– Соня, деточка… – растерянно сказала Мовчан. – Ты уверена, что можешь?..

Я прислушалась к себе: могу, конечно. Могу, хотя и многовато «но». Ответный взгляд у Мовчан получился мягким, но изучающим. И она не хуже, чем я понимала, что действовать надо быстро.

Хотя бы потому, что девочка проспит еще только час или два. Мовчан кивнула, и я подошла к ученице, убрала локоны, скрывающие ухо. Я вглядывалась в завитки, я искала самый мягкий путь внутрь – как звук, как яд. В голове, там, где болезнь выела себе гнездо, что-то шевельнулось. Что-то любопытное и жадное. Я вздохнула, вбирая последний глоток воздуха этого мира – и очнулась на полу.

Снова пол.

Снова боль в груди.

Проклятая сигарета.

– Соня, смотри на меня! Смотри сюда! – пульсировал голос. – Не отвлекайся, просто смотри!

Какой-то блестящий предмет, какая-то рука. Белая манжета халата. Внутри все воет, обернутое в боль-боль-боль. Боль выкручивает суставы, боль ломится во все уголки тела, ее трясет, как… Как.

ELA мстила за неудовлетворенное любопытство.

– Дайте мне обезболивающего.