Замерзшие

Он кивнул, встал, чтобы снять одну из них, и приложил к стене.

— И заряжены. Опасные. Поэтому не играй с этим.

— Я и не собиралась, — ответила я и переместила взгляд на раскрытые занавески на окне. Скоро наступит ночь, очень холодная ночь, но он был прав. Это меня не очень беспокоило.

— Я не позволю, чтобы с тобой что-нибудь случилось, — успокоил он, двигая пальцами по моей щеке. — Обещаю.

От переполненных чувств в груди не осталось места.

— Я знаю, что кому-то на самом деле хочется нас...

— Напугать? — спросил он, опуская руку. — Я знаю, как пользоваться винтовкой. Как я уже сказал, если кто-то войдет, то уже не выйдет отсюда.

Я содрогнулась от его слов, но было приятно узнать, что мы не полностью беззащитны.

— Наверное, какой-то идиот балуется с нами. Нет никаких причин серьезно беспокоиться об этом. — Он снова встал, проведя ладонью по своему подбородку. — Мне следует утеплить эту комнату, пока мы не потеряли то немногое тепло, что у нас есть.

Встав на ноги, я проигнорировала его хмурый взгляд.

— Я помогу.

— Сид...

— Не спорь со мной. Я могу помочь. Что нам нужно сделать? Собрать одеяла? Соорудить шалаш?

Он выдавил из себя улыбку.

— Тогда пошли.

Мы взяли простынь, чтобы натянуть на дверь застекленной террасы, потому что синий брезент на окне пропускал холодный воздух. Потом мы собрали все одеяла, все спальные мешки и спустили со второго этажа двуспальный матрас, соорудив из всего этого замечательное спальное место у камина.

Импровизированная кровать, которую мы будем делить, — импровизированная кровать с рядом стоящим дробовиком.

Брррр.

Когда мы складывали все одеяла, напряжение между нами вроде исчезло, но потом возвращалось с удвоенной силой каждый раз, как наши руки или тела касались друг друга. Когда я смотрела на него, то ловила его взгляд на себе, но он быстро отворачивался. Я не знала, что с этим делать. Мы шутили и болтали о всякой ерунде, чтоб заполнить тишину. Он избегал разговоров, которые могли привести нас к тому, что произошло на террасе, или о том что, могло произойти снаружи. К ужину (и снова колбасным ассорти) я почувствовала сковывающую напряженность.

Я набросилась на бар как вышедшая из себя алкоголичка. Достав бутылку Джека, я налила себе шот и выпила его.

Жидкость как уголь обожгла горло, от чего я закашлялась.

— Снова пьешь? — спросил Кайлер, спуская в гостиную свою гитару в чехле.

Я опустила рюмку на стол, чтоб снова наполнить ее.

— Ага.

Он подошел ко мне, вырывая бутылку, прежде чем я успела налить еще.

— Не думаю, что это хорошая идея.

Я нахмурилась.

— Думаю, что это отличная идея.

— Как насчет держаться подальше от крепких напитков сегодня вечером? — Он наклонился и вытащил два пива из маленького барного холодильника. — И пить вот это?

— Ненавижу вкус пива, — ответила я, но все же с раздражением приняла бутылку.

Он улыбнулся, возвращаясь к гитаре, и поставил свою бутылку на край стола.

— А я ненавижу, когда ты пьяна.

Я не знала, что на это ответить.

— Почему?

Он лениво пожал плечами.

— Просто это не ты — и не обижайся на это. Мне нравится, что ты не такая. Ты не тусовщица, и это хорошо.

Я открыла было рот, но ничего не смогла сказать. Ему нравилось, что я не тусовщица? Но все девушки, с которыми он встречался — и «встречался» в широком смысле этого слова, — были абсолютными тусовщицами. Мой мозг начал раскалываться от его заявления. Что он имел в виду? Я не могла уловить смысл.

Не прошло и минуты после его слов, как я уже была раздражена.

Держа бутылку у груди, я наблюдала, как он вынул гитару из чехла. Комнату освещало несколько зажжённых свеч, которые с наступлением ночи начали отбрасывать мягкие тени.

Откинув с лица уже высохшие волосы, я отвела от него взгляд, когда он посмотрел на меня, перебирая пальцами струны. Подойдя к нашей кровати, я села, жалея, что мне не хватило предусмотрительности взять с собой какие-нибудь хорошие книжки. Но через несколько минут Кайлер начал играть на гитаре — и я позабыла о книжках. Повернувшись к нему, я позволила тишине и мелодии успокоить себя. Я не узнала эту песню, вероятно, она новая или он сам ее придумал.

Его длинные пальцы с завистливой профессиональной ловкостью проигрывали аккорды. Его игра зачаровывала, а возносящая мелодия захватывала. Пока он играл, прядь каштановых волос упала ему на лоб, а эти густые и невероятно длинные ресницы словно веером покрывали его скулы.

Он остановился и, приподняв подбородок, встретился со мной взглядом. Из-за комка в горле я не могла ничего сказать, но не смогла и отвести от него взгляда. В этой тишине так много всего натянулось перед нами, что лучшим решением было оставить слова недосказанными, а истину никогда не озвучивать.