Заметки о Гитлере

Ранее при рассмотрении жизни Гитлера мы натолкнулись на довольно чудовищный факт, что он свой политический график подчинил своей личной ожидаемой продолжительности жизни. Теперь же мы натолкнулись (совершенно с другого направления) на нечто подобное: именно, что он способность функционирования государства осознанно разрушил в пользу своему личному всемогуществу и незаменимости, и именно с самого начала. Способность функционирования государства основывается на его конституции, которая может быть написанной или не написанной. Но Третий Рейх по меньшей мере с осени 1934 года не имел ни написанной, ни ненаписанной конституции, и он не признавал и не соблюдал основных прав, которыми ограничивается власть государства по отношению к гражданам, не имел также даже безусловно необходимого минимума конституции, а именно регламента работы органов, который ограничивает полномочия различных государственных органов относительно друг друга и тем самым обеспечивает их осмысленную совместную деятельность. Наоборот, Гитлер умышленно установил такое положение вещей, при котором различные самостоятельные носители власти безгранично конкурировали и пересекались друг с другом, стояли рядом и против друг друга, а на вершине всего только он. Только таким образом он мог обеспечить себе полностью неограниченную свободу действий во всех направлениях, которую он хотел. Потому что у него было совершенно правильное ощущение, что любой конституционный порядок ограничивает также и власть самого могущественного из конституционных органов: по крайней мере и самый могущественный человек конституционного государства наталкивается на ограничение полномочий, он не может приказать всем и всё; и обеспечивается по крайней мере то, что и без него все дела будут идти дальше. Но и того, и другого Гитлер не желал, и по этой причине он ликвидировал всякую конституцию. Он желал быть не первым слугой государства, но Фюрером — абсолютным властелином. И он правильно понял, что абсолютное господство невозможно в условиях ненарушенной государственности, а возможно лишь в прирученном хаосе. Поэтому с самого начала он государство заместил хаосом — и следует отдать ему должное, что он, пока был жив, умел им управлять. Но, разумеется, его смерть даже на высоте его достижений, осенью 1938 года, сделала бы созданный им хаос очевидным — и тем самым его посмертная слава была бы изрядно скомпрометирована. Существует и еще нечто иное, что побуждало Гитлера к разрушению государства. При внимательном изучении Гитлера у него обнаруживается некая черта, которую можно обозначить как боязнь закрепления результатов, возможно еще лучше — как страх перед любой окончательностью. Это как если бы нечто в нем страшилось устанавливать границы не только своей власти через государственный порядок, но даже своей воле путем точной постановки целей. Германский Рейх, руководство которым он принял, и сам Великогерманский Рейх, до которого он расширил его в 1938 году, никогда не были для него чем–то, что он должен укреплять и сохранять, но всегда были только трамплином к другому, гораздо большему рейху, который возможно был бы уже вовсе не просто немецким рейхом, а именно «великогерманским», и которому он в своих мыслях никогда не устанавливал географических границ — была только постоянно передвигавшаяся «оборонительная граница», которая должна была закрепиться возможно на Волге, возможно на Урале, а может быть и только лишь на Тихом океане. Когда он в уже много раз цитируемой речи 28 апреля 1939 года хвастался, что он «восстановил тысячелетнее историческое единство немецкого жизненного пространства», то он не высказал того, что он думал на самом деле: «жизненное пространство», которого он добивался, лежало далеко на востоке, и оно было не историческим, а футуристическим. Гораздо раньше он позволил промелькнуть кусочку своих истинных мыслей в также уже цитировавшейся речи от 10 ноября 1938 года, когда он говорил о «каждый раз снова следующем шаге», для которого следует внутренне подготовить немецкий народ. Однако если каждый шаг снова и снова должен быть лишь подготовкой для последующего, то нет причины где–либо остановиться и достигнутое — или вовсе лишь данное — длительно укреплять в качестве государства. Наоборот, прочное следовало сделать подвижным и дать ему импульс движения, все должно быть временным и из этой временности совершенно автоматически стремиться к постоянному изменению, увеличению, расширению.

Германский Рейх должен был прекратить свое существование в качестве государства, чтобы полностью превратиться в инструмент завоевания.