Заметки о Ленине. Сборник

Прежде всего, эти примеры указывают на большую стойкость словесного сознания: те же слова, словосочетания, фразы возвращаются снова и снова, как лейтмотивы в музыке. Иногда, в отрывистых, короткими ударами режущих, фразах Ленина эти повторения создают необычайную экономию слова, скупой, сжатый до крайности, лапидарный стиль. В длительных более плавно развертываемых, периодах эти повторения служат кадансу, мерному раскачиванию речи и нагнетению интонационного движения. Всегда они являются опорными центрами распределения словесной массы, узловыми точками к которым она прикреплена и, таким образом, приведена в неподвижность сосредоточена и замкнута. Эта внутренняя остановка движения придает слову огромную силу воздействия как бы уничтожая общую перспективу или выводя его из нее, увеличивает масштаб, так что некоторые элементы речи, изолируемые таким образом из общего течения и плана, более или менее сознаваемого, приобретают сразу необычайную выпуклость и выразительность, вырастают до соразмерной с общим планом величины. Отрицание, противоположение, расширение ограничение, градация приобретают неожиданную остроту и рельефность. Изменения даже внутри одного повторяемого слова — перемена числа («увертываясь от урока и уроков революции»), степени («пахабные и пахабнейшие мирные договоры»), времени (примеры 8, 14–18) и вида (примеры 8, 12, 17), наклонения или модальности глагола (примеры 9, 10, 13–18), приставки («тяжкого и архитяжкого мира» и примеры 20, 21), уже подобные морфологические изменения делаются чрезвычайно осязательными и звучат как модуляция в другой тон, подчеркивая происходящее усиление. Тем более это так в случаях, когда вариация захватывает несколько слов или фразу. Такие обороты, как «революционная фраза о революционной войне погубила революцию» (см. примеры 20, 21) звучат, как каламбур, настолько сильно сказывается в них созвучия и может быть невольно это созвучие и привело к таким сочетаниям и даже, пожалуй, отразилось и на построении примера 2 («из… из… из… измены», вообще скопления

{…}

ой фразе). Но разумеется, это побочный эффект, как второстепенно и влияние этой аттракции созвучий на построение речи. Для Ленина, которому не до шуток, которому претят красивые словечки и эффекты «словесных выкрутасов» и чужды какие бы то ни было тенденции к изысканному или блестяще му стилю это столь же мало примеры остроумной «игры словами», как и выражения «доверчивой бессознательности и бессознательной доверчивости» или «буржуазный демократизм и демократическая буржуазия». Все это примеры того же приема повторения.

Но не следует думать, что повторением Ленин просто бьет как первой попавшейся палкой, и что этим же объясняется и характерная для него стойкость слов и образов, которая возводит их в лейтмотивы, доминирующие над всем периодом. Повторение создает строгий своего рода «геометрический» стиль речи Ленина, прямолинейной, графической в силу крайней экономии средств, как чертеж, лишенной всякой раскраски, всякой затушевки, которые сделали бы четкие линии расплывчатыми и неопределенными. Ленин обращается не к чувству и не к воображению. И то и другое только осложнило бы прямое движение мысли, лишило бы речь той цепкости и твердой силы, того стального закала, который ее отличает. Ленин обращается к решению воли, которую надо подвинуть на определенный путь, а для этого надо ее остановить, сосредоточить внимание, сузить поле возможности, зажать его в тесное кольцо нужного, единственного выхода. Таким квадратным замыкающим выходы построением является построение с помощью повторений. Легче всего это видно на примере глаголов, повторяющихся во всех трех временах и тем самым исключающих всякую иную возможность: «отношения налаживаются, должны наладиться, наладятся непременно» или «не становятся и не станут», «подводили, подводят и продолжают подводить», звучит, как «было есть и будет» или как «ныне и присно и во веки веков». Это в сущности плеоназм и перифраза понятия «вечно», но давая глагол во всех временах речь не только заменяет абстрактное наречие конкретными временными формами, но и исчерпывает все иные. Совершенно тот же исчерпывающий, исключающий иной выход, охват получается от модальных сопоставлений («Не поняли и не желают понять, частью не способны понять», «всякая помощь, которая могла бы нам быть оказана, которая будет нам оказана», «вы не хотите, вы не можете поверить» (и еще сильнее и крепче от зажима отрицанием: «всегда колебался, не может не колебаться», «ищет и не может не искать», «смеются и будут смеяться», не могут не смеяться). Подобную же роль исчерпывающего обобщения, замыкающего решение в очерчен

{…}

драте, играют и такие сопоставления, как «позорный и позорнейшие», «тяжкие и архитяжкие» и т. д.