Заметки о моем поколении. Повесть, пьеса, статьи, стихи

Как известно, если человек собирается взяться за ум, он первым делом покупает толстую тетрадь и прописными буквами выводит на обложке свое имя. Жена моя купила тетрадь, и все приходившие в дом счета аккуратно туда заносились, чтобы можно было следить за текущими расходами и урезать их почти до нуля – в смысле, до 1500 долларов в месяц.

Впрочем, мы забыли принять в расчет наш городок. Это один из тех городков, которые растут как грибы вокруг Нью-Йорка: строят их специально для тех, у кого никогда раньше не было денег, а вот теперь появились.

Мы с женой, понятное дело, принадлежим к этому новому классу богатых. В смысле, пять лет назад денег у нас не было вообще, и то, сколько мы тратим теперь, тогда показалось бы нам непомерным расточительством. Иногда у меня возникали подозрения, что мы – единственные нувориши во всей Америке и это именно про нас пишут во всех статьях, посвященных нуворишам.

Кстати, при слове «нувориш» вы, видимо, представляете себе корпулентного человека средних лет, который снимает накладной воротничок на званых обедах и постоянно попадает впросак перед своей амбициозной супругой и титулованными друзьями. Как представитель класса нуворишей должен вам заявить, что образ этот – чистая клевета. Вот я, например, – скромный, слегка помятый жизнью молодой человек двадцати семи лет; если я и успел обзавестись какой корпулентностью, пока она остается тайной, известной лишь мне и моему портному. Однажды нам довелось ужинать с настоящим аристократом, но мы оба были слишком перепуганы, чтобы снимать воротнички, и даже не решились попросить тушеной говядины с капустой. И тем не менее живем мы в городке, специально придуманном для того, чтобы там постоянно циркулировали деньги.

Когда мы приехали сюда год назад, в городке имелось семь торговцев пищевыми продуктами: три бакалейщика, три мясника и один рыбник. Однако когда в кругах торговцев пищевыми продуктами прошел слух, что городок стремительно наводняют нувориши – дома для них только и успевают строить, – в него толпами рванули мясники, бакалейщики, рыбники и торговцы деликатесами. Они ежедневно приезжали целыми поездами, с вывесками и весами в руках, столбили себе участок и рассыпали по нему опилки. Это напоминало золотую лихорадку сорок девятого года[51] и финансовый бум семидесятых[52]. Городки постарше и покрупнее остались без продуктовых магазинов. За один год на нашей главной улице обосновалось восемнадцать продуктовых магазинов – каждое утро их владельцы поджидают в дверях с очаровательной и фальшивой улыбкой на физиономии.

Поскольку бывшие семеро торговцев нещадно нас обирали, мы, естественно, бросились к новым, которые вывешивали в витринах плакаты с цифрами, согласно которым продукты они собирались отдавать чуть ли не даром. Однако стоило нам заглотить наживку, цены полетели вверх, пока мы не забегали, как перепуганные мыши, от одного нового торговца к другому, взыскуя справедливости, но взыскуя ее напрасно.

Произошло, понятное дело, следующее: торговцев пищевыми продуктами на душу населения оказалось чересчур много. Сохранив цены на пристойном уровне, все восемнадцать просто не выжили бы. А потому каждый стал дожидаться того, что другие сдадутся и сбегут; остальные же могли выплачивать взятый в банке кредит только в том случае, если продавали свой товар в два-три раза дороже, чем в соседнем городе, до которого было пятнадцать миль. Вот так наш городок и сделался самым дорогим городом мира.

В журнальных статьях люди в таких случаях объединяются и создают кооперативные магазины, однако никто из нас о таком даже не помышлял. Это безвозвратно погубило бы репутацию смельчака в глазах соседей, которые решили бы, что он думает о деньгах. Когда я однажды упомянул при одной местной состоятельной даме – муж ее, кстати, по слухам, заработал свой капитал, торгуя жидкостями, которыми торговать запрещено, – что мог бы открыть кооперативный магазин «Ф. Скотт Фицджеральд – свежее мясо», она пришла в ужас. Пришлось отказаться от этой мысли.

Однако, несмотря на сложности с провизией, год мы начали в радужном настроении. Осенью должна была состояться премьера моей первой пьесы[53], и, даже если жизнь на Восточном побережье и не вполне укладывалась в 1500 долларов в месяц, пьеса должна была с лихвой покрыть разницу. Мы знали, что драматурги получают колоссальные авторские отчисления, а чтобы удостовериться, справились у нескольких драматургов, какую максимальную сумму можно заработать, если пьеса продержится в репертуаре год. Я, вообще-то, человек осмотрительный. Я взял за основу сумму, находившуюся примерно посередине между минимумом и максимумом, и записал ее в графу более чем вероятных доходов. Равнялась она, если не ошибаюсь, ста тысячам.

Год прошел приятно; всегда можно было предвкушать радостное событие – постановку пьесы. После ее успеха мы сможем купить дом, а тогда откладывать деньги станет уже и совсем просто – мы справимся, даже если нам наденут повязку на глаза и свяжут руки за спиной.