Заметки о современной литературе

Пригов сказал новое слово. Пригов внес новую интонацию. Пригов, первый после обэриутов, решительно изменил семантику слова. Пригов повлиял на множество новых поэтов и еще будет оказывать влияние. Я думаю, я сказал достаточно (все это — чистая правда, без всякой иронии), чтобы не быть обвиненным в пренебрежении.

По поводу статьи Виктора Ерофеева «Поминки по советской литературе»

Я думаю, Виктор Ерофеев сейчас очень весело потешается, наблюдая, как умные взрослые люди оспаривают с детской серьезностью чуть ли не каждую фразу его статьи. Опытный и умелый критик, он-то знает, что статья его — несерьезная, нарочито, заведомо несерьезная, что швырнул он ее, как камень в болото или, скажем, в лужу — чтобы круги, и брызги, и женский визг, и мужицкий мат… Он-то уж конечно понимал изначально, что все, что в этой статье верно, то очевидно, а что не вполне очевидно — не очень и верно. Верно то, что соцреализм использовал писателей, верно то, что писатели использовали соцреализм, но верно и то, что никакого соцреализма не было, что это всего лишь обобщенная похвала, разжалованная — сперва читателями, а теперь вот и критиками — в некое обобщенное ругательство. Так же, к примеру, как слово «советский»…

И однако, я тоже не удержался, дернулся возразить, поспорить и даже выбрал для этой цели три основных, как показалось мне, пункта, обозначенных в статье Ерофеева тремя ключевыми словами: Life after Life, misadventures и еще — rent-a-car. Особенно rent-a-car! Потому что Life after Life (жизнь после жизни) — это, скажем, термин; misadventures — ну, допустим, непереводимый, но нужный автору оборот (хотя что ж тут такого непереводимого? «Неприятности, несчастья» — чего-чего, а таких-то слов в русском языке предостаточно!..); но rent-a-car (автомобиль-напрокат) — это уже просто ценз, это знак и пароль. А фраза такая: «Он (литератор в России. — Ю.К.) нанимал стиль, как rent-a-car, лишь бы добраться до цели своего социального назначения». Лихо сказано! Тут можно много кататься на этом саrе, но я бы для краткости задал всего лишь два вопроса. Первый: ч е й стиль нанимал литератор, едучи к социальной цели? Вопрос не к Виктору Ерофееву, он-то знает, конечно, что не бывает безличного стиля, что стиль, как талант, а талант — как деньги, говоря словами Шолом-Алейхема: или он есть — или его нет… Вопрос — к тому читателю-критику, кто примет всерьез изящную эту штуку, эту красивую заграничную штуку. И второй вопрос, связанный с первым: кто именно из хороших русских писателей (о плохих говорить не имеет смысла) пользовался чьим-то, ему самому не свойственным стилем, чтобы достичь этой самой вне литературы расположенной цели?..

Но, подумав, я эти вопросы снимаю, поскольку ответы на них очевидны, и приветствую автора: молодец, Ерофеев, правильный выбрал повод и верный момент — только-только мы заскучали над нашей не слишком литературной «Литературной газетой» и если теперь не развеселимся, то хотя бы согреемся…

Нет, я не стану опровергать скептицизм Ерофеева, но не потому что во всем с ним согласен, просто скептицизм как ключ, как позиция слишком в наши дни соответствует состоянию дел и настрою душ. Он сегодня заведомо убедителен, и не так уж важно, какой изберем мы предмет… Замечу только, что разговор об эпохе невыносимых страданий вряд ли может быть разговором походя, видимо, все-таки он должен быть и автором — выстрадан, а иначе несоответствие тона предмету становится решающим аргументом против. Тут даже вопрос не морали, но чистой техники… Что делать, всякий труд имеет свою специфику, и некоторые виды литературных работ требуют не только усилий ума, но и траты обязательной души.

Но если скептицизм по отношению к прошлому нашей литературы объясним и понятен (насколько оправдан — другой вопрос), то никак не понятен оптимизм по отношению к будущему: на каком н а с т о я щ е м он может быть сегодня основан?

Новая проза, другая проза… Не тавтологичны ли эти названия? Разве всякая сильная проза, настоящая проза — не есть всегда — новая и непременно другая? А если старая и такая же, то может ли быть настоящей и сильной? И однако, поскольку есть название, значит, есть и явление, хотя, быть может, и не в полной мере этому названию соответствующее. Тут ведь как в национальном вопросе — важно, не из какой семьи человек, а как он себя называет. Поэтому согласимся и примем: другая и новая. Каковы же ее основные черты, основные отличия от «прежней и той»? Отсутствие всякой идейной направленности, отказ от выражения морали, от политического контекста, от социального фона…

Мне кажется, новая литература — это и есть в основном литература отсутствия. Отсутствуют в ней атрибуты и качества, которые считались самыми важными для старой, прежней, той литературы, и отсутствие это вполне очевидно и даже порой провозглашено, а вот наличие чего-то взамен — не очень ясно и даже сомнительно.

Что главное в этой цепи отсутствия? Прежде всего отсутствие героя.