Заметки об искусстве и литературной критике

Тогда литературная критика есть просто эссеистика, которую мы, думающие люди, создаем и тем самым помогаем разобраться в самих себе в тех случаях, когда случается истинная встреча, то есть истинная встреча с той книгой, которая оказалась нам созвучна. Мы не всегда сами можем разобраться, иногда кто-то помогает нам расширить наш акт восприятия, и тогда мы получаем инструмент для единственной работы, а именно для труда создания самому истины, которую, повторяю словами Пруста, никто никогда не пришлет по почте. Нет никакой секретной истины: мы прекрасно знаем это по нашему социальному опыту, например, что если начать с предположения, что истина секретна, что она есть у кого-то, что вот мы не знаем, а кто-то знает, то это, согласно метафизическому закону, эволюционирует в следующую ситуацию – истины не будет ни у кого. И тот, кто якобы знает, он как раз будет еще больше других ничего не знать (что наша жизнь наглядно показывает).

Скажем так, я читаю книгу, и она участвует в моих проблемах, потому что все социальные проблемы растут из жизненного моего корня, потому что я люблю, потому что я смертен и т. д. Та к что в этом смысле наиболее социально ангажированными являются тексты того же Пруста. Я встречаюсь с ним в точке моего собственного начала движения, как живого ответственного существа. В этом смысле для меня социальным, идейным является тот писатель, который явно сообщает мне нечто из неизвестной страны, гражданином которой является всякий писатель неизвестной страны, то есть страны моих возможностей. Нечто другое может быть, если только я смогу взойти через неизвестную страну. В этом отношении, конечно, Толстой был патриотом России в том смысле, что, во-первых, Толстой был гражданином не России, а неизвестной страны. (Ведь раньше когда-то ставили храм неизвестному богу на всякий случай: всех богов-то мы знаем, но вдруг есть какой-то еще, давайте поставим ему храм, и люди ставили неизвестному богу. В этом смысле я употребляю термин «неизвестная страна».) Во-первых, Толстой был гражданином, а во-вторых, он и был Россией, потому что та возможная страна, в которой я как русский, как грузин мог бы жить, есть только та страна, которая рождается из неизвестной, и в этом смысле рождается заново. Это непрерывное рождение, а акт чтения принадлежит к области такого рода непрерывности его создания. В частности, текст Толстого – это текст, который непрерывно рождает. Тогда можно сказать, что он читается. То же самое в отношении Достоевского, Пруста и т. д.

Только так можно действительно оценивать текст как чисто литературный (то есть при условии, что произведение – не особая вещь, не объект с особыми качествами), если берем деятельность экзистенциально и онтологически.

Марсель Пруст Против Сент-Бёва

Против Сент-Бёва

Наброски предисловия