Заметки с выставки

Анки много смеялась и смешила людей. Даже если бы в ее голосе не было ноты гудения циркулярной пилы, ее можно было бы быстро отыскать в толпе по верному признаку — кругу смеющихся и не особо разговаривающих людей. Она могла быть очень остроумна, как часто бывает с монстрами, всегда за счет других — как правило, за счет тех, кто находился на расстоянии слышимости от нее. Точно так же, как есть люди, которым кажется, что загул не доведен до логического завершения без того, чтобы кто-нибудь не вырубился или не проблевался, так и Анки, казалось, не чувствовала себя социально состоявшейся, пока кто-то, как правило, женщина, не выскочит из комнаты в слезах или, еще лучше, не нападет на нее словесно или с бокалом вина. Тогда глаза ее сияли, и некое влажное удовлетворение овладевало ею. И если она вообще бывала когда-либо милой или любезной, то именно в течение часа после такой сцены, точно в ней насыщался некий внутренний голод, и она могла, наконец, уделить хоть какое-то внимание и другим.

Хедли пытался. Конечно же. Потому что он любил Оливера и готов был пройти по битому стеклу, только бы доставить ему удовольствие. Ему всегда нравились друзья Оливера, сначала просто потому, что Оливер нравился им, а затем и сами по себе. Многие из его лучших друзей стали теперь их общими друзьями. Но Анки победила его. Он старался, но даже когда он смеялся над ее шутками, ее смех слегка тускнел, и она отворачивалась, точно от дурного запаха.

Тогда он попытался возражать. Он сказал Оливеру, что она хамка, но это было все равно, что напомнить — дождь мокрый. Оливер просто пожал плечами и сказал — ну что я могу сделать, она приносит самую высокую прибыль, и так далее. Тогда он попытался заострить внимание на том, что у нее нет никаких границ, что она самым очевидным образом влюблена в Оливера и хочет его целиком для себя.

— Ну да, она не уверена в себе. А как может быть иначе, после того, через что ей пришлось пройти? — сказал Оливер. — Она знает, что я не свободен.

— Она что, так и сказала?

— Она же была здесь. Она видела тебя. Эй, ты что, малыш? Ты ревнуешь?

Тот факт, что тема была затронута, по крайней мере, означал, что Оливер понял — Хедли она не нравилась. Но тогда он просто перестал приводить ее домой и привлекать Хедли к участию в их встречах, превратившихся теперь, по сути, в настоящие свидания.

Первый и второй раунд в пользу Анки.

Оставаясь слишком часто в одиночестве, расстроенный и чувствующий, что он совершенно неправильно действовал в сложившейся ситуации, Хедли попытался отомстить. И начал изредка видеться с красивым, любящим пофлиртовать бывшим Оливера, который стал парить над ним, как пресловутый ястреб над цыпленком. Положение ухудшилось еще и потому, что бывший, почуяв поощрение, преисполнился энтузиазмом, и когда искушаемый оттолкнул его, пригрозил рассказать Оливеру, что они уже спали вместе — дабы помочь Хедли принять решение.

В конце редкого события — тихого домашнего вечера, только вдвоем — Хедли все-таки сломался. Это была их годовщина, Оливер был очень внимателен и преисполнен довольно сентиментальной ностальгии и, что было лучше всего, ему удалось ни разу за весь вечер не упомянуть Анки. Они не поддались располагающему к лени анафродизиаку[31] — с комфортом завалиться перед телевизором — единодушно легли в постель рано и занимались такой любовью, которая начисто вышибла у Хедли из головы игривого бывшего Оливера. И тут зазвонили телефоны, сначала мобильный Оливера, закутанный где-то далеко в куртке, а затем домашний, всего в нескольких дюймах от постели.

Оба мужественно проигнорировали звонки, Оливер даже придавил аппарат подушкой, прежде чем вернуться к прерванному занятию, но потом щелкнул автоответчик в кабинете. Скоро туда, где они лежали, через открытые двери донеслись безошибочно узнаваемые звуки голоса Анки.

— Оливер? Олли! Я знаю, что ты там. Слушай, ты красавчик-трахарь, возьми трубку. Возьми прямо сейчас!

И так далее.

К сожалению, автоответчик был настроен, чтобы принимать длинные, запутанные сообщения от капризных художников, так что ограничения по времени не было. В конце концов, она повесила трубку, но не раньше, чем настроение в спальне опустилось до той точки, когда она вполне могла бы лежать там между ними.

Хедли терял самообладание так редко, что это было похоже на буйный припадок ярости, обрушившийся на него.

— Почему бы тебе не переспать с глупой коровой, просто чтобы она заткнулась?

— Только не начинай снова.

— Но ведь она же этого хочет! Ведь так?

— Нет. Она…

— Оливер, это сексуальное домогательство. И точка. Ты что, не видишь? Она встает между нами, а у меня самого не хватает сил, особенно когда ты ее там обхаживаешь.

— Она друг, Хед.

— Тебе не кажется, что это немного непрофессионально?

— Отвали.

Оливер никогда так с ним не разговаривал, даже когда злился. Они оба замолчали, вероятно, шокированные в равной степени. Затем телефон снова начал звонить.

— Что ж ты за мужик, если не можешь ей сказать, чтобы отвязалась, — сказал Хедли.

— Нет!