Замки баварского короля

С одной стороны, Людвиг, как нежный и любящий сын, был очень привязан к матери. С другой — в духовной сфере, как мы уже отмечали, между ними не было ни одной точки соприкосновения. Впоследствии Людвиг признавался: «Мою мать, королеву, я очень уважаю, люблю ее; но между нами невозможна никакая интимность при том различии взглядов, которое существует!». По воспоминаниям современников, «мать его была ему не пара, между ними невозможна была близость, как он ни желал сойтись с ней. Иногда ему хотелось поговорить с ней о литературе, которую он так любил, и он спрашивал ее: читала ли она ту, или другую книгу? “Я? — отвечала она. — Если я и читаю что, то только что-нибудь забавное”. Это его огорчало и раздражало. Она была добрая, приветливая, но совершенно обыкновенная, простая хозяйка дома, интересовавшаяся только кухней, домом да огородом. Король был к ней очень внимателен, относился к ней с сыновней почтительностью, но между ними лежала непроходимая пропасть»^{21}.

В то же время Максимилиан II был очень строгим отцом и настолько же плохим воспитателем. «Точное распределение времени, непосильные занятия, скучная гимнастика и суровые наказания за малейшее отступление от установленной программы — вот каковы были основы его воспитательной дисциплины. Все, что красит детство: общество сверстников, забавы, игрушки, даже лакомства — было исключено из нее. Дети отдалены были от матери, от отца они никогда не видели ни ласки, ни поощрения. Добрую няньку Лизе[44], единственную детскую привязанность Людвига, сменила француженка, сыгравшая в воспитании Людвига отрицательную роль. Особа пустая и заносчивая, бредившая традициями Бурбонов и презиравшая бюргерскую простоту двора Максимилиана II, она хотела в своем духе воспитать сыновей баварского короля. Заметив, что Людвиг охотно слушает ее, она без конца рассказывала ему о Франции, о “Короле-Солнце”, о бывшем великолепии его двора, величии его власти, покорности подданных»^{22}.

Как известно, запретный плод сладок. С одной стороны, чем больше Максимилиан старался обуздать мечтательный нрав своего старшего сына, наследника престола, тем сильнее мальчик замыкался в себе и противопоставлял скучным приземленным занятиям сказочный и романтический мир своих мечтаний. С другой стороны, рассказы о Короле-Солнце упали на благодатную почву: Людвиг стал видеть себя абсолютным монархом и требовать от ближайших подданных соответствующего поклонения, что те ему с детства и выказывали, и к чему он привык, еще даже не вступив на престол. Беда заключалась в том, что и возвышенная «Страна Грез», и исторические рассказы о совершенной королевской власти, и солдатская муштра отца — все было одинаково далеко от той реальной жизни, в которой предстояло действовать нашему герою. Никто не объяснил мальчику, что маленькая Бавария — не блестящая Франция, что время героических подвигов и абсолютной королевской власти безвозвратно миновало, что наступил прагматический XIX век, ставящий под сомнение все возвышенные идеалы, что, наконец, баварский король — это всего лишь номинальная должность в государственном аппарате конституционной монархии и не более.

Но и родители, и воспитатели, и ближайшие приближенные принца поступали совершенно наоборот; во многом именно окружение Людвига сделало его таким, каким он стал впоследствии. В довершение всего, как мы видим, среди родственников и царедворцев не было ни одной близкой ему души, которой бы Людвиг безоговорочно доверял. Можно сказать, что с детства он не столько действительно любил, сколько заставил себя полюбить одиночество, в котором ему было гораздо комфортнее, чем в душной атмосфере чуждого ему двора. И не его вина, что он, как мог, сопротивлялся насилию над своей душой и упорно продолжал настаивать на собственных идеалах, вознамерившись в одиночку изменить весь мир.

Здесь надо упомянуть еще об одной черте Людвига, которая мало сочетается с приписываемым ему «человеконенавистничеством». Он с детства очень любил делать подарки (вспомним эту симпатичную черту короля, когда будем говорить об его отношениях с Вагнером!). Биограф Людвига депутат баварского лантага лютеранский пастор Фридрих Ламперт вспоминал, что «эта страсть у него была с детства, когда, получая крошечные деньги на собственные нужды, он тотчас же исстрачивал их все, до последнего пфеннига, покупая подарки матери, брату, своим воспитателям и непременно камердинеру. Насколько эти деньги были незначительны, видно из того, что, получив в первый раз в день своего совершеннолетия (16 лет) первую золотую монету, Людвиг счел себя положительно Крезом. Он тотчас же побежал к ювелиру, чтобы купить у него тот медальон, которым мать его любовалась несколько дней перед тем в витрине магазина. Ювелир, конечно узнав принца, спросил его: “Прикажет ли он прислать счет во дворец?” Но Людвиг с гордостью ответил, что “может сам заплатить”, вполне уверенный, что для этого достаточна его золотая монета!»^{23}