Замки гнева

— Когда-нибудь, может быть, их будут делать и длиннее, и хитроумней.

— Я представляла ее себе покрашенной в какой-нибудь цвет.

— По-моему, цвет железа — это прекрасный цвет.

— Когда она будет нестись по дороге, она будет сверкать на солнце как зеркало, и ее можно будет видеть издалека, правда?

— Совсем издалека она будет как зеркальце, скользящее среди бескрайних лугов.

— А мы ее увидим?

— Конечно же увидим.

— Я имею в виду: мы к тому времени не умрем, когда она наконец отправится в путь?

— О боже, нет, конечно нет. Во-первых, мы с тобой не умрем никогда, а во-вторых, что бы ты ни говорила об этих рельсах, которые ты сейчас видишь, — согласен, они очень короткие, но очень скоро они будут длиной двести километров, слышишь — двести километров, и, может быть, это будет уже в этом году, а может быть, — к Рождеству две эти колеи...

— Я пошутила, мистер Райл.

— ...а через год, всего через год-два, как минимум, обещаю тебе, — я поставлю на эти рельсы поезд из трех, четырех вагонов, и он поедет, и...

— Я же говорю, что пошутила...

— Нет, ты не шутишь, ты думаешь, я сумасшедший и никогда не найду деньги, чтобы отправить этот поезд, я никогда их не найду — вот что ты думаешь.

— Я думаю — ты сумасшедший, и именно поэтому ты найдешь эти деньги.

— Говорю тебе, он отправится, этот поезд.

— Я знаю, он отправится.

— Он отправится и понесется со скоростью сто километров в час, и повезет десятки людей, он пересечет долины, реки и горы, ни разу не свернув с пути, он полетит прямо, как пуля, выпущенная из пистолета, и в конце концов не успеешь опомниться, как он торжественно прибудет в Моривар.

— Куда?

— А?

— Куда прибудет этот поезд?

— Он прибудет... ну, он прибудет куда-нибудь, может быть, в город, в какой-нибудь город.

— В какой город?

— В любой, — он же будет идти все время прямо и в конце концов придет в какой-нибудь город, правда ведь?

— В какой город придет твой поезд, мистер Райл?

Молчание.

— В какой город?

— Это поезд, Джун, это всего лишь поезд.

— В какой город?

— В какой-нибудь.

Молчание.

Молчание.

Молчание.

— В какой город?

— В Моривар. Этот поезд придет в Моривар, Джун.

И тогда Джун медленно повернулась и пошла в дом. Она скользнула в темноту комнат и исчезла в ней. Мистер Райл не обернулся, он так и смотрел вдаль, на Элизабет, и только спустя несколько мгновений сказал, очень тихо, как бы про себя, едва слышно:

— Люби меня, Джун.

И все.

Издалека все это могло показаться житейской мелочью, не достойной внимания. Мужчина сидит в кресле-качалке, женщина, медленно повернувшись, входит в дом. Ничего особенного. Жизнь идет себе, стирая острые углы, и тому, кто увидит это, случайно проходя мимо, на расстоянии двадцати шагов, — это покажется ничем не примечательной картиной, — без звука, без предыстории. Вот так. Однако на этот раз мимо проходил Морми.

Морми.

Он увидел отца, качающегося в кресле, и Джун, входящую в дом. Картина без звука, без предыстории.

В голове любого человека эта картина исчезла бы в следующее мгновение, исчезла бы навсегда. В его же голове она отпечаталась четко, как след, оставленный навеки. У Морми была странная память. У него был странный инстинкт, позволявший ему понимать жизнь даже на расстоянии. Он осознавал ее в самых острых ее проявлениях. И останавливался как загипнотизированный.