– Когда-нибудь, может быть, их будут делать и длиннее, и хитроумней.
– Я представляла ее себе покрашенной в какой-нибудь цвет.
– По-моему, цвет железа – это прекрасный цвет.
– Когда она будет нестись по дороге, она будет сверкать на солнце как зеркало, и ее можно будет видеть издалека, правда?
– Совсем издалека она будет как зеркальце, скользящее среди бескрайних лугов.
– А мы ее увидим?
– Конечно же увидим.
– Я имею в виду: мы к тому времени не умрем, когда она наконец отправится в путь?
– О боже, нет, конечно нет. Во-первых, мы с тобой не умрем никогда, а во-вторых, что бы ты ни говорила об этих рельсах, которые ты сейчас видишь, – согласен, они очень короткие, но очень скоро они будут длиной двести километров, слышишь – двести километров, и, может быть, это будет уже в этом году, а может быть, – к Рождеству две эти колеи…
– Я пошутила, мистер Райл.
– …а через год, всего через год-два, как минимум, обещаю тебе, – я поставлю на эти рельсы поезд из трех, четырех вагонов, и он поедет, и…
– Я же говорю, что пошутила…
– Нет, ты не шутишь, ты думаешь, я сумасшедший и никогда не найду деньги, чтобы отправить этот поезд, я никогда их не найду – вот что ты думаешь.
– Я думаю – ты сумасшедший, и именно поэтому ты найдешь эти деньги.
– Говорю тебе, он отправится, этот поезд.
– Я знаю, он отправится.
– Он отправится и понесется со скоростью сто километров в час, и повезет десятки людей, он пересечет долины, реки и горы, ни разу не свернув с пути, он полетит прямо, как пуля, выпущенная из пистолета, и в конце концов не успеешь опомниться, как он торжественно прибудет в Моривар.
– Куда?
– А?
– Куда прибудет этот поезд?
– Он прибудет… ну, он прибудет куда-нибудь, может быть, в город, в какой-нибудь город.
– В какой город?
– В любой, – он же будет идти все время прямо и в конце концов придет в какой-нибудь город, правда ведь?
– В какой город придет твой поезд, мистер Райл?
Молчание.
– В какой город?
– Это поезд, Джун, это всего лишь поезд.
– В какой город?
– В какой-нибудь.
Молчание.
Молчание.
Молчание.
– В какой город?
– В Моривар. Этот поезд придет в Моривар, Джун.
И тогда Джун медленно повернулась и пошла в дом. Она скользнула в темноту комнат и исчезла в ней. Мистер Райл не обернулся, он так и смотрел вдаль, на Элизабет, и только спустя несколько мгновений сказал, очень тихо, как бы про себя, едва слышно:
– Люби меня, Джун.
И все.
Издалека все это могло показаться житейской мелочью, не достойной внимания. Мужчина сидит в кресле-качалке, женщина, медленно повернувшись, входит в дом. Ничего особенного. Жизнь идет себе, стирая острые углы, и тому, кто увидит это, случайно проходя мимо, на расстоянии двадцати шагов, – это покажется ничем не примечательной картиной, – без звука, без предыстории. Вот так. Однако на этот раз мимо проходил Морми.
Морми.
Он увидел отца, качающегося в кресле, и Джун, входящую в дом. Картина без звука, без предыстории.
В голове любого человека эта картина исчезла бы в следующее мгновение, исчезла бы навсегда. В его же голове она отпечаталась четко, как след, оставленный навеки. У Морми была странная память. У него был странный инстинкт, позволявший ему понимать жизнь даже на расстоянии. Он осознавал ее в самых острых ее проявлениях. И останавливался как загипнотизированный.