Замкнутый круг

Лягушка квакнула и удивленно выпучила глаза.

— Не надо!..

— Катись, — оттолкнул Генку Высокий.

— Не надо! — Генка вцепился в руку пацана. Но тот высвободился, повернул Генку и наладил ему пинка:

— Вали! Пока самого на кол не посадили!

Генка бежал по серой колее дороги, горячая рыхлая пыль обжигала пятки. Он бежал, задыхаясь теплым воздухом, а перед глазами мельтешили вытаращенные глаза–бусинки.

— А может, она жила там? — шептал Генка, сглатывая слезы. — А может, там дом лягушачий был, может, у нее там детки остались! Кто их теперь кормить будет?!

Голова закружилась, подступила тошнота, силы ушли в серую пыль и Генка прилег на обочину…

На окраине поселка Зудово, в глубоком грязном овраге, заваленном мусором, отходами и хламом, жил ручеек, который рождался под каменным забором мясокомбината. Если вдруг начинал дуть восточный ветер, то все Зудово сразу же вспоминало о существовании овражного стока — зловоние плотно накрывало весь поселок. Но восточный ветер был редко, и поэтому местные власти не очень спешили ссориться с директором мясокомбината. Только в дни неожиданно затяжных восточных ветров председатель поселкового Совета отправлял рассерженное письмо в адрес мясокомбината. Но пока почта переваривала заказное письмо, ветер успевал сменить направление, и отходчивое сердце «преда» уже не ждало ответного письма. Все заканчивалось мирными переговорами по телефону и обещаниями «исправить положение».

Овражный сток кто–то в шутку назвал речкой Мясихой, и скоро все жители поселка были уверены, что такая речка действительно существует, а некоторые даже пытались найти ее на географической карте.

На берегу ручья электрики установили опору с похожим на тарелку светильником. Впрочем, такими фонарями украсили все улицы поселка, отчего тут же родилась шутка, что, мол, Зудово офонарело. Но этот столб у переправы через ручей был единственным, и к нему забыли бросить электропровод. Скоро одинокий забытый столб стал излюбленным местом сбора пацанов. У мальчишек появилась увлекательная игра — кидать на меткость по светильнику. Камни летали с утра до вечера, и скоро куча щебня была раскидана ровным слоем вокруг столба. Кто только не пытал свою меткость, даже мужики, однажды собравшиеся на берегу Мясихи выпить литр «калымной» водки, ввязались в соревнование и проиграли.

Когда Генка перебрался по гнилым доскам через ручей, несколько пацанов лениво обстреливали плафон. Камни пролетали мимо и, не задев светильника, утопали в грязном ручье. Генка с минуту наблюдал, потом подобрал камень и что есть силы бросил вверх. Камень грохнул по измятой тарелке. Пацаны обиделись и обступили незваного гостя.

— По морде хочешь? У нас, может, соревнование!

— А это твой столб, что ли? — огрызнулся Генка и понял, что его собираются бить. — А у меня отец в милиции работает!

Мальчишки, подступившие к нему, остановились.

— А! Да он еще и ментовский! Они моего дядьку в тюрьму затырили!

Генку били и за дядьку, и за столб, и за то, что заняться больше нечем. Его били незлобливо, из–за жары, наверное, потом раскачали и бросили в Мясиху, отчего Генка совершенно озверел, вскочил и, утопая в вонючей жиже, побежал за обидчиками.

Домой Генка приплелся совершенно уставший, грязь подсохла и отваливалась ломкими кусками. Он разделся на улице, бросил штаны на крыльцо и только теперь вспомнил, что рубашка осталась у лягушиного подземного озера.

Кухонный пол, где он устроил баню, скоро походил на большую поселковую лужу. Отворилась дверь и на пороге появилась соседка тетя Стеша.

— Фу! Чаво ето случилось? — поморщилась она, глядя на Генку. — В дерьмо ступил али в сортир свалился?

— В Мясиху. Мать за хлебом отправила, а я в Мясиху упал.

— Ну, я и чую, что прет, как от дохлого. А залил–то все!

Тетя Стеша прошла в кухню, поправила косынку, которую сроду не снимала, и, налив в таз свежей воды, сказала:

— А ну, лягушка, давай пособлю, — и, не дожидаясь согласия, вцепилась в Генкины кудри.

— А лягушка сдохла, наверное, — вслух подумал Генка.

— От воды еще никто не сдыхал, — деловито заметила тетя Стеша и плюхнула его голову в таз.

— А она и не от воды! Ее, как Геббельса…

— Чаво? Слышь, а ты чаво синюшный? Подрался, что ли?

— Я, знаешь как… — Генка показал мыльный кулак. — Тетя Стеша, а Гитлеров сжигают, да?

— Ну ты чо льешь–то?! Чо льешь!

Генка отвернулся и уже больше ничего не спрашивал…

Кожа горела, будто ее скоблили, как пол в предпраздничный день. Вместо испорченных штанов на ногах развевались шаровары, которые мать купила ему в «уцененке» на вырост, а рубашку Генка решил не одевать — и так жарко.

В кожаной сумке, которая прилипла к горячей Генкиной спине, каталось несколько малосольных огурцов, там же прижался завернутый в полотенце хлеб, в уголок была приткнута бутылка с молоком, горлышко которой Генка заткнул плотной газетной пробкой.

Генка уже наверняка знал, что от матери попадет. «Тебя только за смертью посылать, — скажет она и обязательно потом добавит. — И в кого ты такой уродился, горе луковое?»