Замогильные записки

Возвращение эмигрантов во Францию. — Прусский посланник выдает мне фальшивый паспорт на имя Лассаня, жителя швейцарского города Невшатель. — Смерть лорда Лондондерри[11f].— Конец моей карьеры солдата и путешественника. — Я высаживаюсь в Кале

Лондон, апрель — сентябрь 1822 года

Я начинал обращать взоры к родной земле. Свершилась великая революция. Бонапарт, ставший первым консулом, посредством деспотизма начал восстанавливать порядок; многие изгнанники возвращались; высший свет особенно спешил в надежде спасти остатки своих богатств: верноподданство гибло с головы, меж тем как сердце его еще билось в груди нескольких полураздетых провинциальных дворян. Г‑жа Линдсей уехала; она писала господам де Ламуаньон, чтобы они тоже возвращались; она убеждала г‑жу д’Агессо, сестру господ де Ламуаньон, также пересечь Ламанш. Фонтан звал меня в Париж, чтобы окончить там печатание «Гения христианства». Я не забыл родину, но не чувствовал ни малейшего желания туда возвращаться; меня удерживали боги более могущественные, чем лары отчего дома; во Франции у меня не осталось ни имущества, ни пристанища; отечество сделалось для меня каменным лоном, сосцом без молока: меня не ждали там ни мать, ни брат, ни сестра Жюли. Люсиль была еще жива, но она вышла замуж за г‑на де Ко и носила другое имя; с моей молодой вдовой[120] меня связывал только союз, продлившийся несколько месяцев, несчастья да восьмилетняя разлука.

Не знаю, достало ли бы у меня сил уехать, если бы я был предоставлен самому себе; но маленькое общество мое распадалось на глазах: г‑жа д’Агессо приглашала меня отправиться в Париж вместе с нею: я согласился. Прусский посланник раздобыл мне паспорт на имя Лассаня, жителя Невшателя[121]; господа Дюло прекратили печатание «Гения христианства» и отдали мне напечатанные листы. Я взял с собою наброски «Атала» и «Рене», спрятал остаток рукописи «Натчезов» в сундук, который отдал на хранение моим лондонским хозяевам[122], после чего вместе с г‑жой д’Агессо отправился в Дувр: г‑жа Линдсей ждала нас в Кале.

Итак, в 1800 году я покинул Англию; в ту эпоху сердце мое было занято вовсе не тем, чем занято оно нынче, в 1822 году, когда я пишу эти строки. Из краев, где я жил в изгнании, я не увозил ничего, кроме сожалений да мечтаний; ныне ум мой занят честолюбивыми планами, политикой, придворными почестями — материями, столь чуждыми моей природе.

Сколько событий теснится в моем нынешнем существовании! Ступайте, люди, ступайте, мой черед еще настанет. Перед вашими глазами прошла только треть моей жизни; страдания тяготели уже над моей безмятежной весной, ныне же я вхожу в зрелый возраст, и скоро семя Рене взойдет, наполнив мое повествование горечью куда более мучительной! О чем только не придется мне говорить, рассказывая о моем отечестве, о революциях, чей облик в общих чертах я уже набросал, об Империи и об исполине, чье падение я видел; о Реставрации, для которой я так много сделал, — сегодня, в 1822 году, она стяжала себе славу, и все же я не могу смотреть на нее иначе как сквозь некую траурную пелену.

Я завершаю эту двенадцатую книгу, дойдя в своем повествовании до весны 1800 года. Деятельность моя на первом поприще исчерпана; передо мной открывается поприще писателя; из человека частного мне предстоит превратиться в человека общественного; я покидаю нетронутый, уединенный приют и выхожу на грязный и шумный перекресток; в грезы мои ворвется яркий свет, царство теней озарится лучами солнца. С умилением смотрю я на книги, где заключены мои незапамятные дни; мне кажется, будто я говорю последнее прости отчему дому; я расстаюсь с заветными мыслями и несбыточными мечтами моей юности, словно с сестрами, словно с возлюбленными, которых я оставляю у домашнего очага и никогда более не увижу. Путь из Дувра в Кале занял у нас четыре часа. Я проник на родину под чужим именем: хранимый покровом двойной безвестности — швейцарца Лассаня и моей собственной, — я ступил на французскую землю одновременно с новым веком.[123]

Часть вторая

Книга тринадцатая [124]

1. Жизнь в Дьеппе. — Два общества

Дьепп, 1836[125]

Вы знаете, что, работая над этими «Записками», я не раз перебирался с места на место, что я часто описывал края, куда меня забросила судьба, и говорил о чувствах, которые они у меня вызывают, дополняя историю моей жизни историей моих мыслей и моих кочевий.