Замогильные записки

А народ тем временем кричал: «Да здравствует король!» — «Ваше Величество, — сказал один из придворных, — поглядите, с какой радостью встречает вас народ». Генрих покачал головой: «Народ есть народ. Будь на моем месте мой злейший враг, народ встречал бы его с такой же радостью и кричал бы еще громче».

Один сторонник Лиги, увидев, что король сидит в глубине кареты, сказал: «Вон он, забился в зад своей повозки». Не кажется ли вам, что этот сторонник Лиги говорит о Людовике XVI, следующем из Тампля на эшафот?

В пятницу 14 мая 1610 года король, возвращаясь вместе с Бассомпьером и герцогом де Гизом из монастыря фельянов, сказал: «Нынче все вы меня не цените, но когда меня не станет, вы поймете, чего я стоил, и узнаете разницу между мной и прочими людьми».— «Бог мой, Ваше Величество, — возразил Бассомпьер, — прекратите ли вы когда-нибудь смущать нас разговорами о вашей скорой смерти?» Тут маршал принялся толковать Генриху о его славе, процветании, добром здравии, продлевающем молодость. «Друг мой, — отвечал король, — со всем этим придется расстаться». Равальяк уже ждал его у ворот Лувра.

Бассомпьер удалился и в следующий раз увидел короля уже в его покоях.

«Он лежал, — рассказывает маршал, — на постели, и г‑н де Вик, сидя на ее краю, прижимал святой крест к его губам, дабы напомнить ему о Боге. Вошел г‑н ле Гран и, пав на колени подле кровати, принялся осыпать поцелуями его руку, я же, горько плача, припал к его ногам».

Таков рассказ Бассомпьера.

Одолеваемый этими грустными воспоминаниями, я словно бы воочию видел, как по длинным залам Градчанского замка проходят последние Бурбоны, с видом грустным и меланхолическим, как шел первый из Бурбонов по галерее Лувра: я приехал, дабы припасть к ногам испустившей дух королевской власти. Умерла ли она навеки или ей суждено воскреснуть, я буду верен ей до конца: республика для меня начнет существовать лишь после окончательной гибели монархии. Если Парки, которым предстоит издать мои записки, предадут их тиснению не сразу, то по их появлении те, кто прочтут их целиком и все взвесят, смогут судить, насколько ошибался я в своих сожалениях и предположениях. Уважая несчастье, уважая то, чему я служил и буду служить до скончания дней ценою своего вечного покоя, я вывожу эти слова, верны они или ошибочны, на моих закатных часах, этих сухих и легких листьях *, которые вскоре развеет дыхание вечности.

Если королевские династии отмирают (оставим в стороне будущие возможности и живучие надежды, вечно гнездящиеся в душе человеческой), не лучше ли оставить им конец, достойный их величия: пусть они вместе со столетиями отступают во мрак прошлого. Если вы снискали оглушительную славу, не стремитесь пережить ее: мир устает от вас и вашего шума; он сердится, что вы все время маячите перед глазами: Александр, Цезарь, Наполеон ушли из жизни, повинуясь законам известности. Чтобы умереть красивым, надо умереть молодым; не ждите, пока дети весны скажут: «Как! и это тот гений, тот человек, то поколение, которым рукоплескал мир, за чей волосок, улыбку, взгляд люди готовы были отдать жизнь!» Какое грустное зрелище — старый Людовик XIV, которому не с кем поговорить о своем веке, кроме старого герцога де Вильруа! Последней победой великого Конде была встреча с Боссюэ *, пришедшим к краю его могилы: оратор оживил немые воды Шантийи; он вернул детство старику, воскресил отрочество юноши; в своем бессмертном прощальном слове он возвратил сединам победителя при Рокруа темный цвет. Вы, дорожащие славой, позаботьтесь о вашей могиле; улягтесь в ней поудобнее, постарайтесь принять благообразный вид, ибо здесь вам пребывать вечно.

Книга тридцать девятая

1. Г‑жа супруга дофина

Дорога из Праги в Карлсбад тянется по унылым равнинам, обагренным кровью во времена Тридцатилетней войны. Проезжая ночью этими полями брани, я склоняю голову перед богом воинств, кому небо служит щитом. Вдалеке виднеются поросшие лесом холмы, у подножия которых раскинулись озера. Остроумцы из числа карлсбадских врачей сравнивают эту дорогу со змеей Эскулапа, которая спускается с холма, дабы испить из чаши Гигии *.

С высоты городской башни Штадттурм, башни, увенчанной колокольней, сторожа, завидев путника, трубят в рог. Меня, как всякого умирающего, приветствовал веселый звук, и каждый житель долины мог радостно сказать себе: «Вот едет человек, больной артритом, вот жалующийся на ипохондрию, вот страдающий близорукостью!» Увы! я был куда лучше — я был больной неизлечимый.