Замогильные записки

Испытывает ли она особое вдохновение, когда выдыхает облако дыма, обволакивающее копну ее волос? Вырвалась ли Лелия из мозга своей матери с клубом дыма, как грех, по словам Мильтона, вышел из головы падшего архангела с черным облаком? Не знаю, как обстоит дело на небесах, но здесь, на нашей грешной земле, Немеада, Фила, Лаиса, остроумная Гнатена, не подвластная ни кисти Апеллеса, ни резцу Праксителя Фрина, Леена, бывшая возлюбленной Гармодия, две сестры, прозванные Сардинками за худобу и большие глаза, Дорика, чьи густые волосы и душистый наряд были освящены в храме Венеры, все эти чаровницы, что ни говори, обходились благовониями Аравии *. Впрочем, на стороне г‑жи Санд одалиски и молодые мексиканки, танцующие с сигарой во рту.

Что значило для меня знакомство с г‑жой Санд после моих встреч с несколькими женщинами высокого ума и столькими женщинами великой красоты, этими дочерьми земли, которые, подобно г‑же Санд, говорили вместе с Сафо: «Приди, Киприда, В чащи золотые, рукою щедрой Пировой гостям разливая нектар, Смешанный тонко» ³⁴. Погружая меня то в мир вымысла, то в мир истины, сочинительница «Валентины» производит на меня два совершенно разных впечатления.

О мире вымысла я говорить не стану, ибо, должно быть, уже не понимаю его языка. О мире действительном скажу следующее: я, человек преклонных лет, имеющий свои понятия о порядочности, как христианин выше всего ценящий робкие женские добродетели, был донельзя удручен, видя, что сто-лькие достоинства отданы во власть расточительного и неверного времени, которое разоряет и убегает.

8. Г‑н де Талейран

Париж, 1838

Весною нынешнего, 1838 года я занялся «Веронским конгрессом», который согласно своим литературным обязательствам должен был обнародовать: в свое время я уже упоминал на страницах моих «Записок» об этой книге. Один человек покинул наш мир; аристократический конвойный замыкает череду сошедших в могилу могущественных плебеев *.

Я посвятил г‑ну де Талейрану несколько слов, рассказывая о своих деяниях на политическом поприще, где я с ним столкнулся. Ныне, по прекрасному выражению одного из древних авторов, последний час этого человека прояснил для меня всю его жизнь.

Я имел сношения с г‑ном де Талейраном: будучи человеком чести, я, как можно заметить, хранил ему верность, особенно во время его размолвки с королем в Монсе, когда ради него погубил себя, причем совершенно напрасно. Чересчур простодушный, я принимал участие в его невзгодах и жалел его, когда Мобрей дал ему пощечину *. Было время, когда он изрядно заискивал передо мною; как я уже говорил, он писал мне в Гент, именуя меня «сильным человеком»; когда я жил в особняке на улице Капуцинок *, он с безупречной обходительностью послал мне печать Министерства иностранных дел — резной талисман, изготовленный, несомненно, под его звездой. Быть может, именно оттого, что я не злоупотреблял его великодушием, он сделался моим недругом без всякого повода с моей стороны, если не считать некоторых успехов, которых я добился самостоятельно, не прибегая к его помощи. Речи г‑на де Талейрана переходили в свете из уст в уста, нимало не оскорбляя меня, ибо г‑н де Талейран никого оскорбить не мог; однако его невоздержанность развязала мне руки, и, коль скоро он позволил себе судить меня, я вправе ответить ему тем же.

Тщеславие г‑на де Талейрана обмануло его: свою роль он принял за свой гений; он счел себя пророком, ошибаясь во всем: предсказания его не имели никакого веса: он не умел видеть того, что впереди, ему открывалось лишь то, что позади. Сам лишенный ясного ума и чистой совести, он ничто не ценил так высоко, как незаурядный ум и безукоризненную честность. Задним числом он всегда извлекал большую выгоду из ударов судьбы, но предвидеть эти удары он не умел, да и выгоду извлекал лишь для одного себя. Ему было неведомо то великое честолюбие, что печется о славе общества как о сокровище, наиполезнейшем для славы индивида. Таким образом, г‑н де Талейран не принадлежал к разряду существ, способных стать фантастическими созданиями, чей облик становится еще фантастичнее по мере того, как им приписывают мнения ошибочные либо искаженные. И все же не подлежит сомнению, что множество чувств, вызываемых различными причинами, сообща способствуют сотворению вымышленного образа Талейрана.

Во-первых, короли, министры, иностранные посланники и послы, некогда попавшиеся на удочку к этому человеку и не способные разгадать его истинную сущность, стараются доказать, что они подчинялись существу, наделенному подлинным могуществом: они сняли бы шляпу перед поваренком Наполеона,

Во-вторых, родственники г‑на де Талейрана, принадлежащие к старинной французской аристократии, гордятся своею связью с человеком, соблаговолившим убедить их в своем величии.