Замогильные записки

Я стоял, намотав поводья моей лошади на руку; в кустах зашуршала гремучая змея. Испуганная лошадь стала на дыбы и шарахнулась в сторону водопада. Я не успел выдернуть руку; лошадь, пугаясь всё сильнее, поволокла меня за собой. Ее передние ноги уже оторвались от земли; лишь напряжение крестца удерживало ее от падения в пропасть. Меня ждала верная смерть, но тут животное в страхе перед новой опасностью отпрянуло назад. Распростись я с жизнью в канадских лесах, с чем предстала бы моя душа перед высшим судией: с жертвами, благими делами, добродетелями отцов Жога и Лаллемана или с пустыми мечтами да ничтожными химерами?

Мои бедствия на Ниагаре этим не кончились: дикари сплели из лиан лестницу, чтобы спускаться к воде, но она порвалась. Желая взглянуть на водопад снизу вверх, я, не слушая увещаний проводника, стал спускаться по склону скалы. Несмотря на рев бурлившей подо мной воды, я не потерял голову и спустился почти до самого низа. Когда до конца осталось футов сорок, я очутился на голом отвесном склоне, где не за что ухватиться; я повис над обрывом, уцепившись рукой за последний корень и чувствуя, как пальцы мои разжимаются под тяжестью моего тела; немного найдется людей, переживших такие минуты. Рука моя устала, я отпустил лиану и полетел вниз. Мне неслыханно повезло: я упал на каменный выступ и не только не разбился, но даже почти не поранился; я лежал в полшаге от пропасти, но не свалился в нее; однако, когда меня начали пробирать холод и сырость, я заметил, что отделался не так дешево: моя левая рука была сломана выше локтя. Проводник, смотревший на меня сверху и видевший мое бедственное положение, побежал за дикарями. Они подняли меня на вицах по тропе выдры и отнесли в селение. Перелом у меня был простой: для выздоровления достало двух планок да хорошей повязки.

{Жизнь в индейской хижине; четырнадцатилетняя индианка Мила; отступление об истории Канады}

11.

Бывшие французские владения в Америке. — Сожаления. — Страсть к прошедшему. — Письмо Френсиса Конингхэма

Лондон, апрель — сентябрь 1822 года

Говоря о Канаде и Луизиане, рассматривая старые карты и видя обширные земли, принадлежавшие некогда французам, я не мог взять в толк, как правительство моей страны могло бросить на произвол судьбы эти колонии, которые сегодня наверняка сделались бы для нас неисчерпаемым источником богатства.

От Акадии и Канады до Луизианы *, от устья реки Святого Лаврентия до устья Миссисипи территория Новой Франции окружала ту, где располагалась конфедерация тринадцати первых штатов: одиннадцать других, вместе с округом Колумбия, землями Мичигана, Северо-Запада, Миссури, Орегона и Арканзаса, отданные англичанами и испанцами, нашими преемниками в Канаде и Луизиане, Соединенным Штатам, принадлежали или могли бы принадлежать нам. Жители территории, ограниченной на северо-востоке Атлантическим океаном, на севере Полярным морем, на северо-западе Тихим океаном и русскими владениями, на юге мексиканским заливом — а это более двух третей Северной Америки, — признали бы французские законы.

Боюсь, как бы Реставрация не погубила себя идеями, противоположными тем, какие я излагаю здесь *; страсть к прошлому, страсть, с которой я неустанно борюсь, была бы простительна, если бы обращалась против меня одного, лишая меня монаршей милости; но она угрожает безопасности трона.

В политике невозможно стоять на месте; приходится идти вперед вместе с человеческим разумом. Отдадим должное величию времени; оглянемся с почтением на минувшие столетия, освященные памятью о наших отцах и их останках, однако к прошлому нет возврата; мы ушли далеко вперед, и, попытайся мы вернуть эти времена, они бы рассеялись, как дым. Рассказывают, что около 1450 года капитул собора Богоматери в Ахене решил открыть гробницу Карла Великого. Император сидел на золотом стуле и держал в костлявых руках Евангелие, написанное золотыми буквами; перед ним лежали скипетр и золотой щит; рядом — Веселая подруга в золотых ножнах. На нем была императорская мантия. Голову, которая благодаря золотой цепи держалась прямо, окутывал закрывающий то, что некогда было лицом, саван и венчала корона. Стоило, однако, дотронуться до призрака — и он рассыпался в прах.

У нас имелись обширные заморские владения: они давали приют излишкам нашего населения, покупателей нашим торговцам, пищу нашему флоту. Сегодня нам нет места в новом мире, где род человеческий начинает новую жизнь: несколько миллионов людей в Африке, Азии, Океании, на островах Южного моря, на обоих американских континентах выражают свои мысли на английском, португальском, испанском языках, а мы, лишившись завоеваний нашей отваги и нашего гения, слышим язык Кольбера и Людовика XIV разве что в нескольких местечках Луизианы и Канады, да и те нам не принадлежат: французский язык живет там лишь как свидетельство превратностей нашей судьбы и ошибочности нашей политики.