Замок

— Просто вижу, и все. Этому учиться не надо.

— Просто видишь, и все? Никого не спрашивая, сразу понимая, что модно, а что нет? Этак ты для меня незаменимым человеком станешь, ведь наряды — моя слабость. А как ты посмотришь на то, что весь этот шкаф платьями битком набит?

Она раздвинула все три дверцы, и взгляду открылось множество платьев, висящих действительно битком, вплотную друг к дружке, во всю ширину и глубину гигантских гардеробных недр; платья в основном были темные, серые, коричневые, черные, все тщательно расправленные и развешанные.

— Это все мои платья, и все старомодные, если тебя послушать. Причем только те, что не уместились наверху в моей комнате, там у меня еще два шкафа, тоже битком, да-да, два шкафа, каждый почти с этот величиной. Ну что, удивлен?

— Да нет, чего-то в этом роде я и ожидал, говорю же, ты не только хозяйка, у тебя что-то еще на уме.

— У меня одно на уме: одеваться красиво. А ты либо болван неотесанный, либо дитя малое, либо очень опасный, злой человек. Все, отправляйся, да ступай же!

Едва К. вышел в прихожую, где его тотчас ухватил за рукав Герштекер, как из конторы снова донесся голос хозяйки:

— Завтра мне доставят новое платье, может, я велю тебя позвать.

Герштекер, сердито тыча кулаком в воздух, словно надеясь на расстоянии заставить надоедливую хозяйку наконец умолкнуть, немедленно потребовал от К. идти вместе с ним. В дальнейшие объяснения он поначалу вообще не желал пускаться. И доводов К., что ему, дескать, надо в школу, тоже не желал слушать. Лишь когда К. всерьез заартачился, не позволяя тянуть себя невесть куда, Герштекер сообщил, что беспокоиться К. не о чем, у него, Герштекера, ему ни в чем отказа не будет, а место школьного смотрителя он вообще может бросить, только сейчас, ради бога, пусть пойдет с ним, он и так целый день его, К., прождал, а его, Герштекера, матушка даже не знает, где его носит. Нерешительно уступая, К. спросил, за какие такие труды Герштекер намерен предоставить ему кров и пищу. На что Герштекер как бы невзначай бросил, ему, дескать, нужен помощник на конюшне, сам он другими делами заниматься будет, только ради бога, пусть К. перестанет упираться и без нужды его задерживать. Захочет, чтобы ему платили, — будут платить. Тут К. и вовсе встал, как ни тянул его Герштекер. Да он в лошадях ни бельмеса не смыслит! Это и не требуется, нетерпеливо отвечал Герштекер и от досады даже руки молитвенно сложил, лишь бы заставить К. стронуться с места.

— Я знаю, зачем я тебе понадобился, — сказал наконец К.

Однако Герштекеру было совершенно безразлично, что К. знает, а чего нет.

— Ты надеешься, что я могу у Эрлангера словечко за тебя замолвить.

— Конечно, — отвечал Герштекер, — иначе какой мне от тебя прок?

К. рассмеялся и уцепился за руку Герштекера, наконец-то позволяя тому потащить себя сквозь кромешную темень.

Горница в избенке Герштекера была тускло освещена огнем очага и огарком свечи, в бликах которой, притулившись в уголке под выступающими над головой потолочными балками, кто-то согнувшийся в три погибели сидел и читал книгу. Это была мать Герштекера. Она протянула К. дрожащую руку и усадила рядом с собой, говорила она с трудом, и разбирать ее слова было трудно, но то, что она сказала…

(На этом рукопись обрывается.)