Замок

— Это ошибка, — сказал К., — большая ошибка, если ты думаешь, что к ожиданию Барнабаса я не отношусь серьезно. Привести мои дела с инстанциями в порядок — это мое самое большое, собственно, мое единственное желание. И Барнабас должен мне оказать в этом содействие, многое в моих надеждах связано с ним. Он, правда, один раз уже очень меня разочаровал, но там я сам был виноват больше, чем он, все происходило в неразберихе первых часов, я думал тогда, что за одну маленькую вечернюю прогулку смогу всего добиться, и в том, что невозможное оказалось невозможным, я тоже обвинил его. Это повлияло даже на мое мнение о вашей семье, о вас. Но это в прошлом, я думаю, что теперь понимаю вас лучше, вы ведь… — К. поискал точное слово, не смог сразу найти и удовлетворился тем, что подвернулось, — вы, может быть, более покладисты, чем кто-либо из здешних деревенских жителей, насколько я их сейчас знаю. Но теперь, Амалия, ты снова смущаешь меня тем, что принижаешь если и не саму службу твоего брата, то, во всяком случае, то значение, которое она имеет для меня. Может быть, ты не посвящена в дела Барнабаса, тогда все хорошо, и пусть все остается как есть, но если ты посвящена — а у меня скорей такое впечатление, — тогда это плохо, тогда это означало бы, что твой брат меня зачем-то обманывает.

— Не волнуйся, — сказала Амалия, — я не посвящена, и ничто не могло бы склонить меня к тому, чтобы я позволила себя посвящать, ничто не могло бы склонить меня к этому, даже уважение к тебе, ради кого я все-таки многое бы сделала, потому что мы, как ты сказал, покладисты. Но дела моего брата — это его дела, я ничего о них не знаю, кроме того, что случайно против моей воли иногда услышу. Вот Ольга может дать тебе исчерпывающие сведения, она ведь — его доверенная.

И Амалия ушла сначала к родителям, с которыми пошепталась, потом — в кухню; она ушла не попрощавшись с К., словно знала, что он останется еще надолго и никаких прощаний не нужно.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

К. все еще стоял в некотором удивлении; Ольга засмеялась и утащила его к скамейке у печи, она, кажется, в самом деле была счастлива, что они теперь могут посидеть здесь одни, но это счастье было спокойным, ревность его определенно не омрачала. Именно благодаря отсутствию ревности, а следовательно, какой бы то ни было суровости, К. было с ней хорошо; он с удовольствием смотрел в ее голубые — не зовущие, не властные, а робко устремленные на него, робко выдерживавшие его взгляд глаза. Было похоже, что предостережения Фриды и хозяйки обострили не его чувствительность ко всему, что было здесь, а его внимательность и находчивость. И он засмеялся вместе с Ольгой, когда она удивилась, почему он именно Амалию назвал покладистой: ведь Амалия какая угодно, только, вообще-то говоря, не покладистая. На что К. объяснил, что похвала относилась, разумеется, к ней, к Ольге, но Амалия такая властная, что она не только присваивает себе все, что в ее присутствии говорится, но и тебя заставляет добровольно все ей отдать.

— Это верно, — заметила Ольга, становясь серьезной, — даже более верно, чем ты думаешь. Амалия моложе меня и моложе Барнабаса, но именно она все решает в семье — и когда у нас радость, и когда горе; правда, на нее и груз ложится больший, чем на всех, — и радости, и горя.

К. нашел это преувеличенным: Амалия ведь только что сказала, что, например, о делах брата она не заботится, Ольга же, напротив, все о них знает.

— Как мне тебе это объяснить? — сказала Ольга. — Амалия не заботится ни о Барнабасе, ни обо мне, она не заботится, собственно, ни о ком, кроме родителей: за ними она ухаживает день и ночь, и сейчас вот опять спросила, чего им хочется, и пошла на кухню готовить им, ради них себя превозмогла, чтобы встать, потому что уже полдня как болеет и лежит здесь на скамье. Но хотя она о нас и не заботится, мы зависим от нее так, словно она здесь старшая, и если бы она нам в наших делах советовала, мы бы, конечно, ее слушались, но она этого не делает, мы для нее чужие. Ты же хорошо знаешь людей, ты пришел из чужих краев, скажи, разве она не кажется и тебе на редкость умной?

— На редкость несчастной она мне кажется, — сказал К., — но как же согласуется с вашим уважением к ней то, что, например, Барнабас пошел на эту посыльную службу, которую Амалия не одобряет, может быть, даже презирает?

— Если бы он знал, что ему еще делать, он бы эту посыльную службу, которая его совсем не удовлетворяет, сразу бросил.

— А разве он не квалифицированный сапожник? — спросил К.

— Конечно, — ответила Ольга, — он же и работает, помимо всего, для Брунсвика и, если бы захотел, мог бы иметь горы сапожной работы и хороший заработок.

— Ну вот, — сказал К., — значит, он все-таки имел бы какую-то компенсацию за посыльную службу.

— За посыльную службу? — удивленно спросила Ольга. — Разве он пошел на нее ради заработка?

— Возможно, — предположил К., — однако ты вроде бы сказала, что она его не удовлетворяет.