Замок братьев Сенарега

Оставшиеся на воле друзья Мастера пытались ему помочь. Друзья обратились к епископу с жалобой: Антонио—живописца пытают многократно, тогда как, по решению Вьеннского собора[88], могли проделать это только один раз. Отец Руффино имел на это готовый ответ. Инквизитор объявил, что собор, вынося свое постановление, имел в виду только обвиняемого, этого же грешника пытают снова уже как свидетеля по его же делу — столько раз, сколько и выдвигают свидетелем. Далее объяснение стало проще; каждый раз, когда допрос с пристрастием приходилось кончать, инквизитор объявлял пытку прерванной, а на следующем допросе — подлежащей возобновлению.

Мастер выдержал все. Он так и не произнес «респонсио мортифика» — несущие смерть слова признания, за которыми следовали приговор и казнь. Отец Руффино так и не смог тогда приказать отвести ненавистного живописца в глухую комнату, где его, усадив в каменное кресло, удавили бы сзади петлей, чтобы затем с камнем на шее передать через окно в гондолу и утопить в дальнем канале Орфано — Сироте. Нельзя было еще, — в самой Венеции грешников не сжигали, — отвезти вольнодумца в Пизу, или иное владение Сиятельной, дабы там со всей торжественностью подвергнуть его огненной казни, да на костре повыше, чтобы сгорал в нем медленнее, испив кару до дна.

Подследственный вытерпел все, даже возможность погибнуть от пыток или от убийственного жара под Свинцами не заставила его признать обвинения верными. И инквизитор скрепя сердце, вынужден был отступить. Обвинение, после шести месяцев пыток, сочли недоказанным. Но и это не снимало до конца вменяемой жертве вины. Мессера Антонио выпустили из Тюрьмы. Теперь он, в течение неопределенного времени, обязан был, являться к зданию священного судилища и стоять неотлучно у его дверей, «от завтрака до обеда и от обеда до ужина»[89], — на случай, если против него появятся новые улики. Стоять, как у позорного столба.

Мастер много размышлял — уже в Леричах — о святейшей инквизиции, и многого не мог понять. В каких глубинах человеческой темноты, жестокости и трусости зачат сей гнусный зверь? Какими трусливыми, невежественными и жестокими должны быть народы, терпящие его гнет, питающие его золотом и человеческими жертвами? Как мог этот зверь появиться на свет, и кто повинен в том — небо или ад? Или оба в противоестественном союзе породили эту кровожадную химеру с крестом и смрадным факелом в руках? Люди, конечно же, ее заслужили, но, — чем? Просто тем, что трусливы и слабы? Или это совокупное порождение всего плохого, что есть в человеке? В чем родилось, из чего вышло чудовище — из пламени ненависти? Из хладной слизи зависти, устилающей ад? Из зловонных сгустков бесчестия, осевших на самом дне тартара? Среди шевелящихся там цепких щупалец алчности? Если этот зверь создан диаволом, как осмелился на такое злодеяние сам Сатана? И как попустил тому бог?

Даже в Леричах, на краю вселенной, все эти годы при мыслях о святейшей инквизиции в мужественной душе Мастера поднимался мерзкий страх. Худшее из содеянного чудищем — этот страх, да еще разгул предательства, благословляемого, величаемого предательства, возведенного в чин подвига и примера, стиравшего с человека божий образ.

Папа Николай не опустился тогда до мести своему художнику, но и не помог. На просьбы друзей Мастера папа отвечал молчанием. Что же оставалось мессеру Антонио? Он собрал наличные, потихоньку продал и заложил все, что смог, из имущества и тайно, глухой ночью пробрался на отплывающий из порта сирийский корабль.

И потянулись годы скитаний — четыре года свободы. Сирия, Персия, Турция, Египет. Готовившийся к последним сражениям Константинополь... Потом греческий Трапезунд, города Армении и Грузии, венецианская Тана[90], генуэзская Каффа и Солдайя. Там и встретил он мессера Пьетро ди Сенарега и взялся строить замок в устье Днепра.

Восток дал Мастеру отдохнуть душой. Насилие и кровь, лицемерие и жестокость были и там, в тех удивительных странах. Но инквизиции не было нигде, даже у самых жестоких и необузданных властителей. Лишь намного дальше, в огромной стране Китай, по рассказам путешественников, существовали сходные порядки.

Путешествуя, Мастер мало писал маслом или ваял. Недолгие остановки при дворах правителей и монархов не давали ему на то досуга, торговать же он не любил и не умел. И привез он в Леричи, вместо золота и товаров, бесценный груз. То были переплетенные в кожу толстенные тетради — его путевые заметки, рисунки и дневники.