Замок Броуди

— Мы посоветуемся с тобой. Я знаю, что ты все сумеешь, когда захочешь.

В это время издалека донесся гудок. То усиливаясь, то слабея, но все время отчетливо слышный, он ворвался в комнату с неумолимой настойчивостью.

— Боже милосердный, — вскрикнула Нэнси, — вот уже девятичасовой гудок, а вы еще дома! Вы ужасно опоздаете, если не поторопитесь. Живее уходите!

— Наплевать мне на их проклятые гудки, — бросил он угрюмо. — Захочу — так и опоздаю! Можно подумать, что я раб этого проклятого свистка, так ты меня гонишь вон как раз тогда, когда мне не хочется от тебя уходить!

— Я не хочу, чтобы вас уволили, Броуди! Что будет с вами, если вы потеряете службу?

— Найду другую, получше. Я уже и то об этом подумываю. Эта для меня недостаточно хороша.

— Да не выдумывайте, Броуди! Начнете менять — и может оказаться хуже! Идите, идите, я вас провожу до дверей.

Выражение его лица смягчилось, он поглядел на нее и послушно встал, говоря:

— Не беспокойся, Нэнси. Я всегда заработаю достаточно, чтобы содержать тебя.

У двери на улицу он повернулся к Нэнси и воскликнул чуть не трагически:

— Целый день я не увижу тебя!

Она немного отодвинулась и, полуприкрыв дверь, сказала из-за нее:

— Какая погода! Вы бы лучше взяли зонтик вместо этой старой палки. Вы не забыли, что вам надо сегодня пообедать где-нибудь?

— Помню, — отвечал он покорно. — Ты знаешь, я всегда помню то, что ты мне наказываешь. Ну, поцелуй меня разок на прощанье!

Нэнси хотела уже было захлопнуть дверь перед его носом, но что-то в его тоне и лице растрогало ее, и, поднявшись на цыпочки, вытянув вперед голову, она коснулась губами глубокой морщины, пересекавшей его лоб посредине.

— Ну вот, — шепнула она чуть слышно, про себя, — это поцелуй тому, кем ты был!

Он, не понимая, смотрел на нее вопросительно и вместе любовно, глазами верного пса.

— Что ты сказала? — переспросил он с недоумением.

— Ничего, — беспечно воскликнула Нэнси, снова отступая за дверь. — Просто сказала «до свиданья».

Он все медлил, неловко бормоча:

— Если ты это… если ты насчет виски, так знай, что я решил быть благоразумным. Я знаю, ты не любишь, когда я много пью, а я хочу тебе угождать во всем, девочка.

Нэнси тихонько покачала головой, глядя на него пытливо, с каким-то странным выражением:

— Я вовсе не о том. Если вы чувствуете, что вам надо иной раз выпить, так пейте. Ведь это единственное… ведь это вас утешает. Ну, уходите же наконец!

— Нэнси, дорогая, ты хорошо понимаешь человека, — пробормотал он растроганно. — Когда ты такая, как сейчас, я для тебя на все готов!

Он неуклюже переступил с ноги на ногу, несколько сконфуженный своим порывом, затем голосом, охрипшим от подавленного волнения, сказал:

— Я… ну, я ухожу, девочка. До свиданья!

— До свиданья, — откликнулась она спокойно.

Заглянув ей последний раз в глаза, он повернулся и, оказавшись теперь лицом к лицу с серым, печальным утром, двинулся вперед под дождем. Странная фигура, без пальто, увенчанная широкой четырехугольной шляпой, из-под которой в живописном беспорядке выбивались густые космы давно не стриженных волос, с руками, заложенными за спину, и смешно волочившейся за ним по грязи тяжелой ясеневой тростью.

Он шел по дороге, погруженный в путаницу противоречивых мыслей, к которым примешивался и стыд за столь неожиданный взрыв чувств. Но постепенно все вытеснила одна-единственная мысль о том, как дорога ему Нэнси. Она, как и он, человек из плоти и крови. Она его понимает, знает, что нужно мужчине, и даже, как видно из ее последнего замечания, понимает, что иногда бывает необходимо выпить стаканчик. Он был так поглощен мыслями о ней, что не чувствовал, как его поливает дождь. Его неподвижно сосредоточенное лицо словно освещалось порой вспышками света. Но когда он стал приближаться к верфи, размышления его стали менее отрадны, о чем свидетельствовал его ожесточенно-мрачный вид. Он вспомнил, что опаздывает, что его, может быть, ждет нагоняй. Его до сих пор еще угнетало сознание унизительности этой службы для него, Броуди. Уже и письмо, полученное сегодня, представилось ему в новом свете — как недопустимая самонадеянность со стороны той, которая когда-то была его дочерью и теперь разбудила в нем горечь воспоминаний о прошлом. Казалось, эти воспоминания вызывали терпкий вкус во рту, а от жареной селедки, которую он ел за завтраком, он сгорал от жажды. Перед «Баром механика» он невольно остановился и, ободренный прощальными словами Нэнси, пробурчал:

— У меня все внутри пересохло, и я все равно опоздал на полчаса. Раз я уже тут, надо зайти.

Бросив полувызывающий взгляд через плечо на здание на противоположной стороне улицы, в котором помещалась контора верфи, он вошел в трактир. Когда же четверть часа спустя вышел оттуда, в его манерах появилось нечто от прежней заносчивой самоуверенности. В таком настроении он вошел через вертящуюся дверь главного входа, прошел по коридорам, теперь уже по привычке легко ориентируясь, и, высоко подняв голову, вошел в комнату, где работал, посмотрев по очереди на обоих молодых клерков, которые подняли головы от работы и поздоровались с ним.