Замок Броуди

Однако, когда она подумала о его отъезде, лицо ее почему-то затуманилось. И даже тогда, когда она, вымыв пол, села к столу чинить одежду Несси, мысли о Ренвике не оставляли ее. Он сказал, что ее жизнь должна вместить целую галерею картин, но в настоящее время вся ее галерея состояла из одной лишь картины: его портрета. Кухня, раньше такая грязная и запущенная, сияла теперь безупречной чистотой. Такой же безупречный порядок царил во всем доме. Ее главная работа на сегодняшний день окончена. А между тем она не в состоянии ни сесть за книгу, ни заняться или развлечься чем-нибудь другим, как он советовал, — она способна только сидеть и думать о нем. Нет, это просто невероятно!

Правда, что касается развлечений, возможности у нее были довольно-таки ограниченные. Хотя ее возвращение не вызвало никакого волнения на поверхности жизни города, она все же избегала людей, и в последнее время у нее вошло в привычку выходить из дому только после наступления сумерек. Один-единственный раз отступила она от этого правила — когда ездила в Дэррок на могилу, в которой были похоронены вместе Денис и их ребенок. Тот же самый поезд мчал ее в Дэррок, по тем же улицам звучали ее унылые шаги, но на вывеске «Погребка» красовалась уже другая фамилия, а доктор, к которому она обратилась в тот день ее последней печальной поездки в Дэррок, также исчез во мраке неведомого, послушный зову судьбы. Стоя на коленях у могилы (находившейся на склоне Дэррокского холма), Мэри не испытывала бурного прилива горя, только тихую печаль, рожденную, главным образом, мыслями о ребенке, лежавшем здесь, так близко и вместе с тем навеки разлученном с нею. Казалось странным, что тельце этого ребенка, такое трепетно-живое, так энергично шевелившееся в ее теле, теперь лежит зарытое в земле, навеки оторванное от тела матери.

Странно было и то, что она, мать, никогда не видела и уже никогда не сможет увидеть своего ребенка. Она лежала еще без сознания в больнице, когда ее мальчик, слишком рано появившийся на свет и простуженный в ту страшную ночь, умер, а она не знала этого и так и не видела его. Несправедливость судьбы к этому ребенку камнем давила душу Мэри в то время, как она поднималась с колен и затем шла с кладбища. Она верила, что наказана по заслугам, и покорно приняла наказание, но за что у ее ребенка отнято короткое счастье существования?

Садясь в поезд, чтобы ехать обратно в Ливенфорд, она сказала себе, что эта поездка — последняя, что больше она никогда не придет на могилу. И, когда поезд отошел от станции, сквозь туман ее тоски ей почудилась на перроне призрачная фигура — призрак Дениса, весело и бодро машущего ей рукой на прощанье, прощанье навеки.

Но сейчас, когда она сидела за шитьем, в задумчивости поникнув головой, мысли ее были заняты не тем последним прощаньем с Денисом, а предстоящим ей более реальным расставанием, и она, наконец, вынуждена была сознаться себе, что ей тяжело думать об отъезде Ренвика. Она ясно понимала, какая пропасть разделяет их, пропасть, через которую мостом служило только его великодушие. Она твердила себе, что даже на дружбу его не смеет надеяться, что жаждет только его присутствия где-нибудь вблизи, — и, значит, ничего недозволенного нет в ее огорчении по поводу его отъезда. Ливенфорд опустеет для нее!

Она не в состоянии была больше сидеть и шить: глаза не видели стежков, иголка не слушалась пальцев. Она плакала, думая о предстоящей разлуке с чувством, которое — увы! — не смела даже назвать дружбой. Она встала в волнении, презирая себя, ломая руки от гнева на свою несчастную слабость, и, словно ей не хватало воздуха в комнате, вышла, как слепая, в садик за домом. Здесь она стала ходить взад и вперед, пытаясь успокоиться.

В то время как она гуляла тут, чувствуя, что спокойствие мало-помалу возвращается к ней, она вдруг заметила, что на кусте сирени, который, с тех пор как она его помнила, никогда не цвел, теперь распускалась одна большая чудесная кисть цветов. С живым интересом она подошла ближе и, осторожно нагнув ветку, на которой зацветала сирень, обхватила и приласкала пальцами зеленый побег. Рассматривая верхушки полураскрывшихся бутонов, она с изумлением убедилась, что это белая сирень. Какая прелесть! Она никогда не подозревала, что это куст белой сирени, и вдруг теперь, как счастливое предзнаменование будущего, это унылое деревцо зацвело, и скоро на нем закачаются благоуханные белые цветы и будут всю весну радовать ее взор.

«Несси тоже будет рада», — подумала она, осторожно выпуская из рук ветку, и уже в более радужном настроении вошла в дом.