Замок четырех ветров

– Я фсегда тебе говориль: нелься быть такой расточительной, mein herz! [3] А портниха? Зачем ты сразу заплатила ей за платье? Гофорил я тебе, она могла еще подождать…

Я не стала слушать дальше и вернулась в свою комнату, чувствуя, как у меня пылают щеки. Решение было принято мгновенно: не имело смысла оставаться в доме, где за мной будут следить и считать каждый съеденный мной кусок.

Утром, после завтрака, я сообщила тетушке о том, что решила поехать с отцом в Шёнберг. Дарья Семеновна была неприятно удивлена и потребовала объяснений. Конечно, я не могла сказать ей, что слышала, как ее муж говорил обо мне. Я сослалась на то, что не могу оставить отца одного, теперь, после всего, что случилось с нашей семьей в Иллуксте. Но так как тетушке было нелегко расстаться с мыслью о бедной племяннице, которую она решительно была настроена облагодетельствовать, мне в конце концов пришлось прибегнуть к нечестному приему и туманно сослаться на некий сон, который меня встревожил, да так, что я теперь не успокоюсь, пока не увижу отца.

– Если с ним что-нибудь случится, – добавила я, – я никогда себе этого не прощу.

– Да что может случиться с Михаилом? – проворчала тетушка. – Он взрослый человек и вполне способен сам о себе позаботиться.

В конце концов мне удалось уломать ее, и я отправилась на телеграф, чтобы послать сообщение о своем приезде.

На другое утро я уехала в Бауск, где меня ждал отец. Прощаясь, Дарья Семеновна сунула мне в руку пять рублей.

– Только Густаву не говори! – прибавила она шепотом. – Ни к чему ему об этом знать…

Я пообещала, что буду аккуратно ей писать, и не без сожаления покинула город герцога Бирона и императрицы Анны [4]. На прощание я все-таки успела купить две открытки: на одной был изображен замок, на другой – канал и красовалась надпись «Gruss aus Mitau» [5]. Я решила, что оставлю их у себя на память о своем пребывании в Митаве. К сожалению, обе открытки погибли во время пожара, речь о котором еще впереди, а пока – пока я еду в Бауск с одним чемоданом, зажатая в тесном экипаже между лютеранским пастором и пахнущей кислым потом крестьянкой, которая всю дорогу что-то жует. Холмы Курляндии проносятся мимо, экипаж подрагивает на поворотах, и у меня такое чувство, словно мне всегда будет 17 лет.

Глава 3 Почтмейстер и его жена

Отец встретил меня в Бауске. При встрече он, кажется, не сказал ничего особенного, но по его виду я сразу же поняла, что в глубине души он доволен тем, что я приехала. Мы пообедали в гостинице, а потом отправились в Шёнберг.

Энциклопедическим словарям положено знать все, и еще до поездки в Митаву я заглянула в увесистый том Брокгауза, чтобы узнать побольше о новом месте службы отца. Выяснилось, что Шёнберг находится в 30 верстах от Бауска, на юге Курляндии, и из него рукой подать до соседней Ковенской губернии. Сам Шёнберг целиком разместился на одном берегу речки Неменек, а из достопримечательностей может похвастаться католической церковью, построенной еще в XVII веке, которую словарь Брокгауза (точнее, его автор) находил «красивой».

Приехав на место, мы увидели обыкновенное село, состоящее из одной главной улицы, спускающейся к реке, и некоторого количества боковых. Большинство домов были деревянные, в один, редко два этажа, с двускатными крышами. Католическая церковь с двумя колокольнями, упомянутая в словаре, казалась огромной. Она располагалась в стороне от главной улицы, но так, что ее можно было видеть из любой части Шёнберга.

Почтовое отделение находилось в небольшом кирпичном домике, стоящем в центре села. Позади него в некотором отдалении был виден еще один домик, деревянный. Во дворе копошились куры, а в стороне от них важно прохаживался аристократ птичьего двора – большой белоснежный гусь, даже не подозревающий о том, что хозяева откармливают его к какому-нибудь празднику.

Наше прибытие произвело на почте небольшой переполох. Начальника на месте не оказалось – он ушел на обед, и в его отсутствие за какие-нибудь пять минут мы познакомились со старшим сортировщиком Лихотинским, почтовым чиновником по фамилии Крумин и телеграфистом Гофманом. Пока отец разговаривал с двумя последними, Лихотинский куда-то исчез и вскоре вернулся с незнакомым нам господином средних лет. Если бы потребовалось охарактеризовать его внешность одним словом, я выбрала бы эпитет «представительный». Он был среднего роста, русоволосый, круглолицый, с небольшими усами щеткой, но все эти незначительные, в сущности, приметы меркли по сравнению с общим впечатлением, которое он производил. Он заполнял собой пространство так уверенно, что внушал невольное уважение одним своим присутствием.

– Михаил Арсеньевич Ланин, только что прибыл на новое место службы, – объявил Лихотинский. – Анастасия Михайловна, его дочь… А это Джон Иванович Серафим, начальник нашего отделения.

– Вы… э… англичанин? – удивился мой отец.

По тому, как блеснули глаза Серафима, я поняла, что этот вопрос задавал ему едва ли не каждый, кто был ему представлен.