Замок Фрюденхольм

— Я тоже верил в Верховный суд, — сознался Магнуссен. — Нам следовало получше все продумать. Если государственная власть решила бросить коммунистов в тюрьму, Верховный" суд не может их освободить. Если бы судьи судили наперекор властям, их решения не признали бы. Судьи должны быть на стороне властей. Судьи не могут признать власти неправыми, не предавая того общественного порядка, который они призваны охранять. Независимо от того, что гласит закон, любое нарушение закона государственной властью становится законным. В этом исключительном положении задача судей заключается в том, чтобы незаконное сделать законным, что и делает Верховный суд.

— Да, — согласился Мадс Рам, — недостаток коммунистов в их доверчивости. Нам трудно представить себе полную беспринципность. И за эту доверчивость нам приходится платить.

— Полная беспринципность — это фашизм, — заключил Магнуссен. — Это капитализм без демократической лакировки, без каких-либо сдерживающих начал. Не успели мы и оглянуться, как он нас сцапал.

— У нас есть теория, — сказал Мартин Ольсен. — Мы предсказываем, что произойдет, и все же удивляемся, когда это происходит. Как будто мы не вполне верим в свою собственную теорию. Мы доверяем другим. В этом наша ошибка. Сначала мы верили в защитную силу конституции. Потом в независимость судей. Потом в Верховный суд. Мы все время думали, что то, что произошло, не может произойти. У нас есть теория классовой борьбы, и тем не менее мы верим в буржуазную демократию. Вот в чем наша ошибка. Если мы выйдем отсюда живыми, мы больше не будем верить в буржуазную справедливость, честность и демократию. Мы никогда больше не поверим классовому врагу.

— Боюсь, — проговорил Рам, — что те из нас, кто выживет, будут снова и снова совершать все ту же ошибку.

— По соседству со мной, — снова заговорил Мартин Ольсен, — живет старый коммунист Якоб. Какой бы вопрос мы ни обсуждали, он всегда встает и говорит: «Товарищи, мы всегда должны думать о классовой борьбе. Помните, что существуют два антагонистических класса!» Он говорит это во всех случаях и с этих позиций оценивает все происходящее. Нам всегда казалось, что он слишком часто это повторяет, иногда и не к месту. Теперь-то я вижу, что он всегда говорил это к месту. Это то, что мы должны помнить постоянно.

Они помолчали, слушая шум дождя и ветра, тяжелые шаги часовых под окном. Там ходил датчанин в сапогах и шлеме и с пистолетом. Он охранял заложников, которые могли понадобиться немцам. Датчанином был и начальник лагеря, и он, не жалея сил, отравлял жизнь тем, над кем ему была дана власть. Арестовали их тоже датчане. Датчане же и выследили, и зарегистрировали, и выдали их. Мадс Рам думал о тайном отделении Полицейского управления, где датчане составляли картотеки на других датчан, чтобы выдать их врагу.

Судья Сигурд Свенсен — датчанин. Председатель Верховного суда, добровольно взявший на себя защиту датчан, незаконно лишенных свободы, — датчанин. Министр юстиции, выработавший закон о заложниках, — датчанин.

Члены ригсдага, единогласно его принявшие, — избранные народом датчане. Премьер-министр, одобривший арест за два месяца до принятия закона, — датчанин над всеми датчанами.

В стране выходит триста демократических газет. Ни у одной из них не нашлось и слова в защиту заключенных в тюрьму земляков. Три тысячи пасторов выступают с проповедями в церквах, и ни один из них не произнес ни звука о пленниках в Хорсерёде. Профсоюзы пальцем не пошевельнули. Студенты не протестовали. Писатели, художники, ученые, гуманисты, знаменитые и влиятельные, молчали.

Зато литератор Харальд Хори сказал им свое напутственное слово. «Маленькая шайка злопыхателей, выметенная общими нордическими силами, — писал он в газете «Данмаркстиденде». Куда ведет теперь их путь?»

Свет тушили в десять часов. Заложники могли беседовать в темноте своих запертых камер. Могли обсуждать создавшееся положение и гадать о будущем. Могли обдумывать каждый свое. Каждому было о чем подумать. Лагерь в Хорсерёде был только остановкой в пути. Они ждали. Ждали в лесу Северной Зеландии. Вне закона. Охраняемые собаками и часовыми.

66

Якоб Эневольдсен в поте лица работал в своем сарае. В благоухающем дыму жженого желтоглава он занимался непривычным делом. Среди ящиков с яблоками он отделял один от другого тонкие листы бумаги своими грубыми пальцами, привыкшими ворочать кирпичи. Он кряхтел от напряжения и беспрерывно протирал полученные через больничную кассу очки, перевязанные резинкой и веревочкой, как и его трубка. И выдувал удушливый дым в лицо помогавшему ему юноше.

Юноша стоял у верстака и крутил гектограф. Это был Йонни Енсен с кирпичного завода, нетерпеливый Йонни. «А не слишком ли мы осторожны?» — сказал он год назад в доме Якоба Эневольдсена, когда коммунистическая партия еще была легальной и «Арбейдербладет» вынуждена была прибегать к осторожным выражениям. И Оскар и Мартин предупреждали его против поспешных действий.