Замок Фрюденхольм

— Да, посмотрела бы ты на него, — подтвердила одна из женщин, — Курчавые волосы, яркий галстук!… А когда он склонял голову на плечо и сладким голосом говорил: «Мои дамы, мои милые дамы». Уф! Отвратительно!

Сколько энергии, сколько жизни было в этих городских женщинах. Как они умели говорить. Они шутили, изображали министра юстиции Ранэ так живо, что казалось, видишь его перед собой. Красные вдовы были исполнены решимости не сдаваться, не уступать, чувствовалось, что их не согнешь. Они были добры к Маргрете, расспрашивали ее, интересовались ее жизнью. Она уже была членом их семьи, одной из них. Ей стало так тепло от этого.

Многое показалось ей странным в этом доме. Многое было непривычно. Картины на стенах, какие ей никогда не доводилось видеть. Но ей было здесь хорошо. Все такие милые. У каждой свои заботы, и, конечно, не всегда эти женщины такие веселые. Но им хорошо вместе. И Маргрете хорошо с ними.

У Эллен было четверо детей, как и у Маргреты. Эллен работала, воспитывала детей, и чего только еще не делала эта маленькая женщина. Она ходила к министрам, к другим важным лицам, не давала им покоя. В ее доме собирались копенгагенские красные вдовы, ее адрес знали жены арестованных и в провинции. Многим было еще труднее навещать своих мужей, чем Маргрете. Жена Торбена Магнуссена, например, жила на Лолланне.

Но и полиция знала ее адрес: дом на Вальнёддервей находился под постоянным наблюдением сыщиков, которых легко было узнать. Эллен рассказала, что один находчивый господин в макинтоше регулярно исследует содержимое ее помойного ведра, ищет в нем корреспонденцию.

— Раньше я обычно сжигала старые письма, а теперь бросаю их в помойное ведро, хорошенько облив соусом и смешав с остатками пищи, чтобы сыщику было приятнее.

Муж Эллен принадлежал к партийному руководству, и полиция очень интересовалась ее квартирой, считая, что в ней обязательно должны происходить тайные заговорщические сборища. Один из ее братьев также сидел в лагере Хорсерёд. Второго разыскивала полиция, поэтому сыщики так и набрасывались на обрывки писем в ее помойном ведре.

А еще двое полицейских всегда работают на пару, их задача — завоевать доверие жен заключенных, они любезны, галантны, оказывают разные мелкие услуги. Все жены их знают.

— Их зовут Хансен и Тюгесен? — спросила Маргрета.

— И ты их знаешь? Неужели они и к вам приезжают? Ведь ты живешь где-то возле Престё?

— Да, Хансен и Тюгесен посещают и нашу округу. Были у товарища Эневольдсена, у Йоханны Поульсен. Йоханне они понравились. Ну не мерзавцы ли?

— Настоящие мерзавцы!

Маргрета разговаривала с ними однажды в Полицейском управлении. Они были вежливы и любезны.

— Такие проныры, такие противные, — сказала одна из красных вдов. — Будь с ними осторожна! Один из них особенно противный — называет себя другом детей и выспрашивает дни рождения малышей.

— Они стоят друг друга, — сказала Эллен. — Оба хороши!

Женщины послушали радиопередачи из Швеции и Англии. Ничего нового. Нет, война еще не кончилась. Красным вдовам пора прощаться и идти по домам. Лишь бы не было воздушной тревоги, а то застрянешь в каком-нибудь сыром убежище! До свидания, мы еще увидимся, ты же опять будешь здесь, когда в следующий раз поедешь в Хорсерёд. Все они были теперь подругами и товарищами Маргреты.

— Со свиданиями будет легче, — говорила Эллен, готовя постель. — Мы этого добьемся! Мы не прекратим борьбы! Не отступимся.

Маргрета почти падала от усталости. Комната плыла у нее перед глазами.

— И добьемся выплаты пособий. Мы не можем мириться с теперешним положением. Семьи буквально нищенствуют. Большинство жен с детьми вынуждены жить на двести крон в месяц. Сколько вы в деревне получаете?

— Ничего.

— Ничего! Это же безумие! Как же вам жить? Ну, об этом мы завтра поговорим. — Эллен видела, что ее гостья почти спит.

— Подушки повыше положить или так хорошо?

— Спасибо. Так хорошо. Но надо вымыть посуду.

— Не надо. Здесь тебе будет удобно.

Да, Маргрета сразу же заснула.

69

В октябре радио сообщило, что война с Россией в основном закончена. Вот-вот весь огромный советский фронт будет разгромлен. Колоссальной военной машине нанесен смертельный удар. Последняя военная опора России разбита, Европа освобождена от большевистской опасности.

— В Берлине царит приподнятое настроение, — сообщило радио.

По датскому радио звучал голос немецкого фюрера:

— Сегодня я уже имею право сказать, что противник разбит и никогда более не оправится!

А жизнь шла своим чередом. Жители вокруг Фрюденхольма копались в своих садах. Начались заморозки, и георгины завяли. Только золотые шары, да астры, да маленькие розы без запаха еще цвели.