Замок горного короля

Так и не сказав ни слова, Мирейн пошел прочь. Вдали, на вершине жреческой башни, одинокий пронзительный голос пел гимн солнечному восходу.

По цепочке дворов Мирейн спустился к внешнему караульному двору и конюшням замка, и здесь напряжение наконец стало покидать его. Настроение улучшилось, когда он, останавливаясь то тут, то там, бродил вдоль длинных рядов стойл, среди грумов, высокое призвание которых не оставляло им времени глазеть на принцев, мимо племенных кобыл и обучаемых жеребят, гунтеров, скаковых кобыл и свирепых боевых жеребцов, каждый в отдельном армированном стойле. Вадин был вынужден признать, что у принца наметанный глаз на породистых сенелей[2]. Мирейн проигнорировал высокомерную пятнистую кобылу, отдав явное предпочтение неприметной маленькой мышастой кобылке в соседнем стойле — самой непривлекательной и самой быстрой из всех королевских кобыл. Он не сдвинулся с места, когда жеребец принца Морандена начал грозить ему своими отточенными рогами, и этот высокий полосатый мышастый жеребец в смятении отступил. Он убедил белорогого гнедого принять лакомство из своей руки.

Когда он повернулся к Вадину, лицо его почти повеселело.

— Покажи мне своего, — сказал он.

Вадин и не подозревал, насколько он обезоружен, пока они не оказались в меньшем крыле среди коней оруженосцев. Его серая Рами прохлаждалась где-то в середине ряда. Круп ее был только чуточку менее костляв, чем его собственное тело; однако кисточка хвоста была густой и шелковистой, а ноги — длинными и тонкими. Она изогнула свою по-змеиному гибкую шею, насторожила длинные уши и посмотрела на них кроткими серебристыми глазами. Вадин растаял под этим чистым взглядом.

— Она прекрасна, — сказал Мирейн.

Вадин едва не утратил самообладание.

— У нее слишком длинные уши, ребра торчат, задние ноги вывернуты наружу.

— Однако у нее шелковый аллюр и золотое сердце.

Мирейн подошел к Рами, и она позволила ему дотронуться до себя. Даже до своей головы. Даже до подрагивающих ушей. Она тихонечко выдохнула в плечо чужеземца, и Вадин понял, что его сердце сейчас лопнет от ревности.

«Она моя! — Вадин с трудом сдерживал крик. — Я вырастил ее из жеребенка. Никто, кроме меня, не сидел у нее на спине. В прошлом году она выиграла Большую скачку в Имехене, от Анхея до Мораджана между восходом солнца и полуднем, а оттуда пошла прямо в общую схватку, где юноши соперничали друг с другом, чтобы стать мужчинами. Она ни разу не дрогнула, даже при встрече с рогатыми жеребцами».

Рука Мирейна нашла один из шрамов, самый ужасный, который пропахал ее шею.

— А какова была цена этого? — спросил он.

— Она разорвала горло той твари.

Вадин вздрогнул, вспоминая кровь, визг умирающего жеребца и смирную Рами, ставшую буйной скорее от борьбы, чем от боли. Она понесла его к победе, которую он едва заметил, потому что слишком боялся за Рами.

— Сенели Янона, — сказал Мирейн, — знамениты даже в Ста Царствах своей красотой и силой, а также своей доблестью.

— Я видел южные породы. — Вадин не удостоил их даже усмешкой. — Торговец из Пороса одно время часто появлялся в Гейтане. Каждый год платил изумрудами за паши отбраковки меринов, а иногда и жеребцов, которые не подлежали кастрации. Однажды он попытался украсть кобылу. После этого мы позаботились о том, чтобы он не возвращался.

— Моя мать говорила, что японский лорд может простить убийство своего сына-первенца, если его как следует уговорить. Но кражу сенеля — никогда.

— Первенцы сыновья не такая редкость, как хорошие сенели.

— Истинная правда, — ответил Мирейн.

Вадин не мог понять, шутка это или нет. Он вежливо попрощался с Рами, вышел из стойла и огляделся. Стойла вели в разгорающееся утро, далее виднелись один-два загона и тренировочные круги. Несколько жеребят были выпущены, но Мирейн не стал задерживаться, чтобы понаблюдать за ними. Он услышал то, что оруженосцы называли утренним гимном: рев жеребцов, стук копыт о дерево и камень и прорывающийся время от времени пронзительный визг ярости сенеля.

Мирейн безошибочно направился к источнику этого визга — маленькой каменной хижине в углу стены за высоким плетнем. Ее окна были забраны решетками. Тройные засовы на двери вздрагивали под непрекращающимися мощными ударами.

— Там Бешеный, — сказал Вадин, прежде чем Мирейн успел что-либо спросить. — В свое время конюшня принадлежала королю-жеребцу, который приходил из полей покрывать королевских кобыл. Но весной старый владыка табунов умер, а нового не будет, пока не родится последний из жеребят этого года. А пока Бешеный получил тюрьму в свое распоряжение, ведь он — собственность короля. Лучшие крови табуна слились в нем при скрещивании, и мой господин возлагал на этого жеребца большие надежды: он такой же быстрый, как кобыла, но у него сила жеребца и рога уже с локоть длиной. Однако он оказался свирепым. Пока его запирали, он убил помощника конюха. Если к середине лета его не приручат, то отдадут богине.

— То есть принесут в жертву.