Замок искушений

Клермон смутился, понимая, что стоило его сиятельству графу Этьенну Виларсо де Торану произнести подобные слова. Он молча кивнул головой. И просто для того чтобы перевести разговор — показал найденный накануне пергамент Этьенну — спросил, какой это, по его мнению век. Тринадцатый? Известно ли, когда были расписаны Сант-Эрколано и Палаццо Комунале в Перудже? Шрифт-то шестнадцатого века, но… Этьенн быстро прочёл недлинный текст. Однако, вместо того, чтобы высказать мнение о дате написания, долго сидел молча.

Клермон же — не мог понять себя. Или, вернее, понял нечто неосмысляемое ранее. Он вспомнил, что в самом начале знакомства многие скользкие фразы графа старался пропускать мимо ушей, полагая, что тот просто эпатирует его, или несерьёзен. Проступившее в ночь полнолуния понимание, что в лице его сиятельства Этьенна Виларсо де Торана судьба свела его с откровенным подлецом, расстроило и огорчило его. Собираясь порвать с ним — он сожалел о необходимости сделать это. Услышав его страшную исповедь — сострадал ему, жалел, хотел помочь. Господи, да как же это? Фонтейн говорил… Он, Клермон, любит этого подлеца, неожиданно понял он. Но тут же поправил себя.

Он любит этого человека…

…На очередном «мальчишнике», затеянном Дювернуа в этот день после обеда, его сиятельство снова удивил Клермона. Когда Арман пришёл в гостиную Огюстена, тот с Рэнэ де Файолем обсуждал «Изложение системы мира» Пьера Лапласа.

— Он объясняет весь мир с точки зрения причинности и наконец избавляет мир от сказок о Боге. И это здравое научное суждение позволяет человечеству больше не утруждать себя вздором, но думать о насущном, — вяло провозгласил де Файоль. Он по-прежнему выглядел больным.

Клермон лениво почесал запястье. Он презирал Лапласа. Не за труды. Просто брезгливо считал шлюхой мужчину, при всяком повороте политического флюгера переходившего на сторону победивших: республиканец в 1789, после прихода к власти Наполеона он стал министром внутренних дел; затем вице-председателем сената, при Наполеоне был графом империи, а в 1814 подлец подал свой голос за низложение Бонапарта. Недавно, после реставрации Бурбонов, получил пэрство и титул маркиза. «Он не нуждается в гипотезе о Боге»! Да он и в чести не очень-то нуждается.

Но высказать подобный аргумент не мог, прекрасно зная, что отец де Файоля сделал сходную карьеру, и, поморщившись, промолчал. При этом про себя неожиданно задумался — а сознает ли сам де Файоль свою низость или считает себя воплощением порядочности? Арман исподлобья взглянул на Рэнэ, и неожиданно удивился его больному и жалкому виду. Что с ним? Тем временем граф, задумчиво глядя в камин, поинтересовался у Рэнэ, что, по его мнению, для человечества насущно? В чём смысл бытия людей?

— Люди стремятся к счастью, они хотят постоянно чувствовать наслаждение, — де Файоль был уверен в ответе. — И что по большому счету для человека важнее: знать, почему звезды светят, или — наслаждаться? Последнее, очевидно, более насущно. Да Бог с нею, со Вселенной и ее устройством, нам бы разобраться с земными делами и успеть упиться сладостью земных плодов. Не понимаю, почему людям мало просто блаженствовать, им непременно нужно, чтобы их существование имело какой-то смысл. «Смысл» предполагает достижение определенной цели. Жизнь же никакой цели не имеет, она дана ради жизни и вопрос о смысле её принадлежит к числу неразрешимых в силу своей внутренней нелепости.

— Вас я не спрашиваю, Арман, — улыбнулся его сиятельство. — Знаю, что вы скажете. А вы, Огюстен, зачем живёте?

Тот пожал плечами.

— Жизнь, может, не стоит того, чтобы жить, но что с ней ещё можно делать? Эти, как обычно говорится, «проклятые» вопросы — просто предмет праздной умственной игры, занимающий тех, кому нечем заняться. Если человек начинает интересоваться смыслом жизни или ее ценностью, это значит, что он болен, а если обнаруживает, что нашёл его, самое время проконсультироваться у хорошего врача.

Клермон про себя поинтересовался, чем это столь заняты Рэнэ и Огюстен, что им некогда и подумать на досуге, но вслух ничего не сказал. Граф же лениво спросил:

— Стало быть, вы, Огюстен, не согласны с де Файолем?

Дювернуа снова пожал плечами.

— Почему? Жить — значит наслаждаться: все здоровые инстинкты выскажутся за это. Я просто против того, чтобы в этом видеть смысл. Смысла просто нет.