Замок искушений

Глава 16. В которой Клермон делает неожиданное открытие о том, что его дьявольское искушение — промыслительно и божественно, а Элоди открывает дверь в спальню своей сестры, в результате чего оказывается близка к обмороку

Элоди, тщательно обдумав поведение графа Этьенна с её сестрой, сделала вывод, что этот человек обладает помрачённой душой и испорченным нравом. Он безжалостен и пресыщен, упоён собой, жестокосерден и распущен — и подруги в пансионе, чьи старшие сестры немало рассказывали о высшем свете, были правы, называя его чудовищем. Но при этом она не была оскорблена его поступком с Лоретт.

Этьенн пренебрёг сестрой, но мог бы, и Элоди понимала это, поступить стократ хуже.

Теперь, когда беспокойство о Лоретт, снедавшее её, чуть утихло, Элоди могла подумать о другом, — о том, что уже давно странно томило. Она заметила, что её охватывает смутное беспокойство и даже волнение, когда она встречает одного из гостей замка. Сердце её билось рывками, едва он изредка обращался к ней, а ловя на себе его взгляды, она с трудом могла заставить себя сохранять видимость спокойствия. С первых дней Элоди отметила красоту, благородство и прекрасное образование мсье Армана де Клермона. Более близкое знакомство доказало ей, что перед ней человек большой порядочности и веры. Вырвавшиеся у неё слова о его красоте, столь польстившие ему, были не признанием, но мнением. Элоди была лишена страстности Габриэль и доверчивой мягкости Лоретт, но длительные наблюдения убедили её в верности первоначальных наблюдений. Это не пустой болтун де Файоль и не развратный Дювернуа, тем более не ужасный Этьенн.

Такого человека не стыдно называть супругом и подчиняться ему.

Элоди поняла, что Арман де Клермон не лгал, когда говорил о своей чистоте, и это удивительно возвысило его в её глазах. Ей претила мысль, что муж, её мужчина, будет сравнивать её с кем-то, что она будет для него не первой и единственной женщиной, но стоять в череде предшествующих. «Единственный подлинный путь любви — чистота. И путь этот должен пройти через Божье благословение. Любви и церкви нужны драгоценные и чистые покровы для их алтарей» — говорил её духовник, и эта мысль отзывалась в её душе. Когда Элоди однажды высказала это сёстрам — те расхохотались, но это ничего в ней не изменило.

Но расположен ли мсье де Клермон к ней самой — хоть немного? Арман всегда был безупречно обходителен, нерешителен и робок. Никогда не проявлял и дерзости. Но это могло говорить и о простом равнодушии. Элоди поняла, что влюблена, но по складу характера не могла ни играть в любовь, ни просить любви, лишь молча ждать и страдать. Любовь, завладев сердцем жестким и душой чистой, не допускающей непотребного, дала ей только мучение. Арман де Клермон был по-прежнему молчалив и сдержан. Элоди ненавидела себя.

Чем она лучше Лоретт, о которой ещё так недавно говорила с таким сожалением?

Но как не полюбить человека, в котором столь удивительно сочетаются все те качества, которые нравятся ей? Мсье де Клермон был серьёзен и умён, суждения его выдавали глубину и благородство души, скромность и честь. К тому же он был так красив…Элоди, правда, не потеряла головы и никогда не допустит, чтобы он понял её тайну, но молчание иссушало её. Через маленькую дверцу на хорах она приходила в домовую церковь, и часами пыталась молиться. «Если эта любовь не угодна Господу, Пречистая, пусть она растает, путь душа моя освободится от неё…» Элоди просыпалась наутро — и первой мыслью была мысль об Армане…

Через неделю после того, когда она столь бестактно, по мнению Сюзанн, испортила вечер у камина какими-то мерзкими россказнями о каких-то собаках, Элоди после обеда пошла отнести книгу мадам де Лафайет в библиотеку. Клермон сидел у стола, и, увидев Элоди, нервно поднялся. Она подошла и спросила о новой книге, они с Лоретт хотели бы что-нибудь для чтения вслух. Арман и слышал и не слышал её. Сны его становились все откровеннее, сумбур в мыслях все отчетливее. Его сердце стучало в такт с её шагами, её присутствие делало его счастливым, без неё из мира уходило солнце.

Арман полюбил и понял это.