Замок Ист-Линн

— Вы не хотите что-либо передать своим друзьям, сделать какие-то распоряжения? Если Вы доверитесь мне, я выполню Вашу волю. Пока Ваш разум ясен, не мешало бы выполнить свой долг по отношению к тем, кого Вы оставляете в этом мире, — сестра слышала, что врач говорил о состоянии леди Изабель.

— Все, кто знал меня, будут в восторге от того, что меня нет более, — сказала Изабель. — Моя смерть будет единственным возмещением, которое я могу предложить за те горести и тот позор, которые я навлекла на всех людей, которые, по несчастью, были мне близки. Как Вы понимаете, я была великой грешницей.

— Постарайтесь принять смерть как справедливое воздаяние за Ваши грехи, постарайтесь в эти последние мгновения совершить акт веры и послушания, соединив свою собственную волю с волей Всевышнего, который послал это страдание, и тогда оно из наказания превратится в благословение. Наши печали — дары всемогущего Господа в не меньшей мере, чем наши радости.

— Так я и поступлю: я несу свой крест, — чуть слышно ответила леди Изабель, так как боль понемногу давала знать о себе.

— Может быть, мне написать письмо кому-нибудь? — спросила сестра. — Скажите мне, сразу, пока Вы еще в состоянии думать об этом.

— У Вас есть бумага и письменные принадлежности? Тогда напишите — направьте письмо графу Маунт… нет, подождите, — остановилась она, поняв, насколько нежелательно было предавать гласности свои личные дела, даже в таком удаленном месте, как это. К тому же, из-за повреждений лица ей было чрезвычайно трудно говорить. — Не могу ли я сама написать пару строк. Думаю, я справлюсь, если Вы подержите бумагу: мои руки не повреждены, и я все еще достаточно ясно мыслю.

Сострадательная сестра выполнила ее просьбу, и леди Изабель сумела набросать несколько слов лежа, написав адрес лондонской резиденции графа. Она сообщала, что умирает от смертельных ранений, полученных в железнодорожной катастрофе, что ребенок ее погиб вместе со своей няней. Она благодарила лорда Маунт-Северна за его доброту к ней и добавляла, что счастлива умереть, избавив его самого и всех ее близких от позора, который навлекла на них. «Отправляйтесь к мистеру Карлайлу, — продолжала она, и скажите, что я нижайше прошу его простить меня, а также прошу его детей простить меня, когда они будут достаточно большими, чтобы узнать, какое преступление я совершила против них; скажите ему, что я раскаиваюсь, и нет слов, чтобы выразить всю горечь моего раскаяния». Она дошла до этого места, когда мучительная боль, усиливающаяся с каждой минутой, стала просто невыносима. Собрав все силы, каракулями, которые могли бы принадлежать человеку, подписывающему свое признание на дыбе, она написала: «Прости. Изабель», и прошептала:

— Отправьте это не раньше, чем я умру, и добавьте несколько слов от себя в подтверждение моей смерти.

Когда некоторое время спустя хирурги подошли к леди Изабель, чтобы более детально осмотреть ее раны, она уже потеряла сознание, и они сочли ее мертвой, о чем сказали сестре, которая, преклонив колени возле бедняжки, молилась за отлетающую человеческую душу. Закончив, она отошла к другим страждущим, которые нуждались в ней. Она не подходила более к леди Изабель, которую считала уже мертвой, и отправила письмо, приписав несколько слов от себя, как пожелала Изабель. Всех погибших похоронили, отслужив по ним мессу. Уцелевших отправили в больницу, сделав для них все, что было в человеческих силах, не обделив никого ни утешением, ни профессиональной медицинской помощью. Леди Изабель пришла в себя и обнаружила, что находится на койке в больничной палате. Долгое время она не могла вспомнить, что с ней случилось, равно как и осознать, что выжила. Хирурги при более внимательном осмотре убедились, что жизнь еще теплилась в ее изувеченном теле. Раны, конечно, были ужасные, но не безнадежные, хотя шансы на выздоровление были весьма призрачными. Прибегнуть к операции при такой малой вероятности успеха было бы просто жестоко, и они применили другие средства и, честь и хвала их искусству, преуспели. Леди Изабель по-прежнему находилась на кромке между берегом жизни и бескрайним океаном смерти, на волне, колебавшейся в нерешительности, пока прилив не направил ее к спасительной суше. Ее выписали из больницы только через три месяца. Перемена, происшедшая с ней за эти три месяца, была сродни самой смерти: никто теперь не узнал бы в этом бледном, худом, сломленном и искалеченном создании прежнюю леди Изабель Вейн.