Замок из песка

— О чем тут говорить? Пластичности никакой! Она же просто деревянная, — скупо усмехнулась темноволосая дама, возвращаясь к столу. — Да и потом, на ноги посмотрите! Это что у нее за ноги? Не понимаю, как ее до первого тура допустили?

Ушла она так же внезапно, как появилась. Меня больше не просили ничего показывать и сказали, что я могу быть свободна. Результат не объявили, но и так было ясно, что это провал. Из кабинета я выскочила, громко и судорожно рыдая. Дама стояла у подоконника с еще одной женщиной и курила в форточку.

— Вон, еще одна куксится! — проговорила она негромко, когда я проплелась мимо нее. — Набираем черт знает из каких семей, а потом не знаем, как с воровством в общежитии бороться!

Бабушка, заключившая меня в объятия, этой фразы, к счастью, не слышала, а то бы непременно вступилась за мою честь. И мы бы покинули Северск не только с позором, но и со скандалом.

Билет на поезд мы взяли в тот же день и вечером уехали. Есть мне по-прежнему не хотелось, но бабуля усиленно запихивала в меня бутерброды, поясняя, что «теперь-то уж можно». В конце концов слезы хлынули из моих глаз неудержимым потоком. И тогда бабушка сказала, что все это к лучшему, а если мне так уж хочется заниматься танцами, то можно пойти во Дворец культуры. Там очень хороший ансамбль, они даже по России с гастролями ездят.

Во Дворец культуры мама привела меня осенью. Приняли нас радушно и тут же оформили в кружок. За семь лет я в общих чертах узнала, что такое станок, выучила два испанских танца, три русских народных и один эстрадный и два раза ездила вместе со всеми на гастроли в Свердловск. Школу я закончила с серебряной медалью. И как-то само собой разумелось, что мы с одноклассницей Лариской Никитиной поедем поступать в престижный электротехнический институт. Мы поехали и поступили. А мечты о балете вместе со старым гимнастическим купальником остались где-то там, в глубоком детстве…

* * *

Очередная блестящая идея пришла в голову Никитиной в декабре. К тому времени мы уже не пропускали ни одного балетного спектакля. Правда, я делала вид, что соглашаюсь на это исключительно ради Лариски. А идея заключалась в том, чтобы подарить Иволгину цветы, сказать пару любезных фраз и послушать, что он ответит. Сама Лариска трусила и подбивала меня выскочить на сцену с букетом.

— Но ведь это ты хочешь услышать, какой у него голос? — Я яростно размахивала руками перед ее лицом. — Ты, а не я! Я же тебе не Винокур и спародировать не смогу!

Проще простого было решительно сказать «нет». В любом случае Никитина не потащила бы меня на сцену на аркане и даже, наверное, не обиделась бы. Но дело было в том, что мне самой мучительно хотелось услышать голос Иволгина, а боялась я ничуть не меньше Лариски.

И все-таки день, когда я сдалась, настал. Давали все ту же «Юнону» и «Авось», и я усмотрела в этом перст судьбы. Букет роскошных роз мы купили в складчину. Никитина от доброты душевной повесила на меня свою золотую цепочку, и мы отправились в театр.

По пути, возле самого общежития, нам попался Сашенька.

— Ой, спектакля не будет! — хихикнула Лариска, выразительно покосившись в его сторону. — Исполнитель главной партии, вместо того чтобы готовиться к выходу на сцену, зачем-то прется в студенческое общежитие.

Она все так же была уверена, что Иволгин и Ледовской безумно похожи. Хотя я не находила между ними абсолютно ничего общего.

А в остальном в тот день все шло как обычно. И «театралы», естественно, тоже были на месте. О «театралах» нужно сказать особо. Вообще, само название это — уменьшительное от никитинского «театральные придурки». Лариска — дама грубоватая и на определения скорая…

Началось все с того, что после третьего или четвертого театрального похода мы заметили небольшую кучку зрителей, посещающих Оперный с завидным постоянством. Держались они уверенно, общаться предпочитали друг с другом. А в разговорах их, которые мы с Никитиной подслушивали, так свободно проскальзывали фамилии наших балетных и оперных солистов, что создавалось впечатление, будто «театралы» с ними в дружеских отношениях. Сначала мы ужасно хотели примкнуть к «театралам», но они не обращали на нас внимания. А потом? Кто это первым заметил? Я или Лариска?.. По-моему, все-таки Лариска…

— Насть! — сказала как-то она, удивленно и брезгливо оттопырив нижнюю губу. — Да из них же как минимум трое — ненормальные! В смысле с натуральным сдвигом… Ты посмотри на Славика с Татьянкой! Или на Молодую!

У «театралов», не желавших принимать нас в свою когорту, уже были персональные прозвища. Молодой звали болезненно-полную девушку неопределенного возраста, которая в разговорах периодически повторяла: «Ах, не была бы я такая молодая, я бы обязательно полюбила Андрюшеньку Чекалина!» (Андрюшенька Чекалин — это красивый черноволосый мальчик, солист нашего балета, танцующий и Спартака, и Зигфрида, и Ферхада, и вообще все главные партии.) Славиком именовался юноша с завитым и пахнущим лаком чубом. А Татьянкой была лысоватая, с выпученными рыбьими глазами дама.