Замок из песка

— Ну, не все так мрачно, — Настя Серебровская примирительно улыбнулась. — Во-первых, Рыбаков в самом деле платит хорошие деньги, во-вторых, Леше обещаны интересные партии… Да, репетируют они, правда, в Доме культуры, то ли каком-то ведомственном, то ли институтском… Не знаю точно, помню — где-то на окраине… Но, в конце концов, не это — главное!

— Конечно, не это. Главное, Иволгин дотянет там до пенсии, заработает себе на хлебушек с маслицем. Потом можно будет и самому в какое-нибудь ДК податься, с малолетними соплячками вальсы разучивать…

Я не поняла, кто сказал последнюю фразу. Да, в общем, это было и не важно. Главное, в ней заключалась некрасивая, горькая правда. Слезы закапали из моих глаз прямо на тарелку, стекая по гладким бокам оливок и пробивая в густом соусе маленькие кратеры. Девчонки немедленно зашушукались, кто-то деликатно прокашлялся.

— Извините, — сдавленно прошептала я и, закрыв лицо руками, выбежала из буфета.

Уже очень давно мне так не плакалось — навзрыд, с судорожными всхлипами, с истеричным подергиванием плеч. Холодная вода, под большим напором вырывающаяся из крана, брызгала на зеркало, на кафель, на мою макушку и перекошенное красное лицо. А я сидела возле умывальника в женском туалете и мерно раскачивалась вперед-назад, как кобра индийского факира. Наверное, грохот воды заглушил звук приближающихся шагов. Во всяком случае, появление на пороге дамской уборной Георгия Николаевича стало для меня полной неожиданностью. Французский коньяк сделал свое черное дело, и Гоша был уже изрядно пьян.

— Не плачь, милая, — проговорил он заплетающимся языком, усаживаясь на полу рядом со мной и неловко вытягивая ноги. — Я все понимаю: конечно, обидно… Обидно, когда в таком презрительном тоне отзываются о преподавательской деятельности! Ты ведь тоже выросла чуть ли не из ДК?

Он взял меня за подбородок и медленно провел по щеке указательным пальцем. Карие глаза его при этом пытались сфокусироваться на моем лице.

— Пойдем со мной, ты будешь счастлива! — Гоша тяжело поднялся и попытался привлечь меня к себе, обняв за плечи.

— Перестаньте, Георгий Николаевич! — не прекращая рыданий, я вырвалась из его рук. — Перестаньте, пожалуйста!

Он не нашел ничего лучшего, как искренне изумиться. Брови его седым домиком поползли вверх, лоб наморщился.

— Но почему?

— Потому что это смешно и глупо! Потому что вы старый, пьяный человек! Потому что я люблю другого мужчину!

Прокричав все это прямо в пьяное, растерянное лицо, я выскочила из туалета и побежала по коридору. Гоша тяжело затопал следом. При всей старческой грузности передвигался он быстро. И поэтому все-таки настиг меня в маленьком холле, где разбирали свои инструменты ребята из оркестра.

Увидев в руках у одного из оркестрантов кларнет, Георгий Николаевич мгновенно потерял ко мне всяческий интерес.

— О, дудочка! — по-детски обрадовался он и потянулся к инструменту. Ребята, многозначительно переглянувшись, заусмехались.

— Не дудочка, вообще-то. Кларнет!

— Без вас, сопляков, знаю, — невозмутимо огрызнулся Гоша, любовно оглаживая добычу. — Я в театре работал, когда вы еще под стол пешком ходили… Это — кларнет, а это — моя девочка.

— А что же ваша девочка плачет? — весело поинтересовался рыжий флейтист.

Георгий Николаевич печально вздохнул и громким интимным шепотом сообщил:

— Она плачет, потому что я ее люблю, а она меня не любит…

Оркестранты захохотали, Гоша поднес кларнет к губам и издал громкий, неприличный звук, а я выскочила в маленький боковой коридор.

Отсюда вела лестница в подвал фотографа, здесь обычно мелькали мастера из обувного цеха с образцами материалов, лекалами и нитками. А сейчас стояла Настя Серебровская и курила, стряхивая пепел в маленькую банку из-под «Нескафе».

— Тебя аж на втором этаже слышно, — заметила она, когда я прислонилась затылком к холодной, сырой стене. — Что, этот старый кобель к тебе привязался?

— Не в этом дело…

Мне вдруг ужасно захотелось рассказать ей обо всем: о том, как я увидела Иволгина в первый раз, о том, как поняла, что не смогу без него жить, о том, как надеялась, что вот теперь, после нашей с ним «Юноны»… Настя была счастливой женщиной, а счастливые обычно легко выслушивают несчастных и дают самые дельные советы.

Но еще прежде, чем я открыла рот, она сказала:

— Я знаю, что не в этом. Все знают… Но, поверь, из-за Лешки тоже не стоит так рыдать. Да, он красивый мужик, сексуальный, какой угодно… Но у него своя жизнь, а у тебя — своя. Ему — тридцать пять, тебе — двадцать один. У него море проблем, причем совсем не простых. С ним даже жена не поехала, хотя они шестнадцать лет прожили…

Смысл последней фразы дошел до меня не сразу.

— Как не поехала?

— А так, — Серебровская пожала плечами. — Может, конечно, что-нибудь и изменилось в последний момент, но поначалу она не собиралась… Да и вернется он, скорее всего. С годик поболтается в Москве и вернется…

Сумка моя висела в гардеробе, поэтому в буфет возвращаться я не стала. Побрызгала на лицо холодной водой, причесала волосы и вышла через служебный вход в знойное безветрие июньского вечера.