Горнкейст прикасался пальцем к скрытой панели, и дверь бесшумно отходила, пропуская их в следующий отрезок туннеля. Наконец они дошли до двери, украшенной резным золотым символом Лабиринта, а над ним — имперской монограммой Тивераса. Валентайн знал, что это сердце Лабиринта, самая глубокая и центральная его точка. Когда от прикосновения Горнкейста эта последняя дверь отошла в сторону, они оказались в громадной светлой сферической комнате с круглыми стеклянными стенами, где на роскошном троне сидел Понтифик Маджипуры.
Валентайн видел Понтифика Тивераса пять раз: первый, когда был еще ребенком, а Понтифик прибыл в Горный Замок на свадьбу лорда Молибора, второй — через несколько лет на коронации лорда Вориакса, спустя год — на свадьбе Вориакса, в четвертый раз — когда Валентайн явился в Лабиринт по поручению брата, и наконец — три года назад, когда Тиверас приехал на коронацию Валентайна. Понтифик и при первой встрече был уже стар: огромного роста, худой, отталкивающего вида человек с грубым угловатым лицом, с очень черной бородой и мрачными, глубоко сидящими глазами. Чем старше, тем уродливее он становился, он выглядел уже чем-то вроде трупа — негнущийся, медленно двигающийся, старый, засохший стебель-человека, но тем не менее внимательный, знающий, все еще мощный духом, все еще излучающий ауру безмерной власти и величия. Но теперь…
Трон, на котором сидел Тиверас, был тот же, что видел Валентайн при первом посещении: роскошное золотое сидение с высокой спинкой, к которому вели три широкие низкие ступени, но теперь этот трон был полностью заключен в шар голубоватого стекла, с широкой сложной сетью поддерживавших жизнь трубок, составлявших как бы кокон.
Прозрачные трубки с цветными жидкостями, счетчики и шкалы, измерительные пластинки на щеках и лбу Понтифика, провода, соединения и зажимы — все это было дико и страшно, хотя бы уже потому, что ясно показывало, что жизнь Понтифика держится лишь на окружавших его приборах.
— И давно он так? — прошептал Валентайн.
— Система была разработана двадцать лет назад — с явной гордостью ответил Сиплтрейв, — но только последние два года мы его держим в ней постоянно.
— Он в сознании?
— О да, в сознании, — ответил врач. — Подойди ближе, посмотри на него.
Валентайн неловко подошел и остановился в футе от трона, вглядываясь в удивительного старика в стеклянном пузыре.
Да, он видел, что свет еще горит в глазах Тивераса, бесплотные губы решительно сжаты.
Кожа на черепе Понтифика стала совсем пергаментной, а длинная борода, все еще на удивление черная, сильно поредела.
Валентайн посмотрел на Горнкейста.
— Он узнает людей? Он говорит?
— Конечно. Дай ему время.
Глаза Валентайна встретились с глазами Тивераса. Стояла страшная тишина.
Старик нахмурился, зашевелился и быстро провел языком по губам. Затем издал дрожащий звук, вроде хныканья.
Горнкейст сказал:
— Понтифик приветствует своего возлюбленного сына лорда Валентайна Коронованного.
Валентайн подавил дрожь.
— Скажи его величеству, скажи ему, что его сын лорд Валентайн Коронованный пришел к нему с любовью и почтением, как всегда.
Так было принято: никто никогда не говорил непосредственно Понтифику, а только через главного спикера, который должен был повторять, хотя практически этого не делал.
Понтифик снова произнес что-то столь же неразборчивое.
Горнкейст сказал:
— Понтифик выражает озабоченность беспорядком в королевстве. Он спрашивает, что планирует лорд Валентайн для приведения страны в должное состояние.
— Скажи Понтифику, что я намерен идти к Горному Замку и призвать на помощь всех граждан. Я прощу его указания заклеймить Доминина Баржазида как узурпатора и судить всех тех, кто его поддерживает.
Понтифик издал более живые звуки, резкие и высокие, очень энергичные.
— Понтифик хочет быть уверенным, — произнес Горнкейст, — что ты будешь избегать сражений и кровопролития, насколько это возможно.
— Скажи, что я предпочел бы взять Замок, не потеряв ни одной жизни с той или другой стороны, но не знаю, удастся ли это.
Раздались странные булькающие звуки.
Горнкейст растерянно прислушивался.
— Что он сказал? — шепотом спросил Валентайн.
Главный спикер покачал головой.
— Не все сказанное его величеством можно перевести. Иногда он заходит в слишком далекие для нашего понимания области.