Замок мечты. Незваный гость

А затем имя Патрика О’Нила прославили все окрестные бары. Он одним из первых приветствовал отмену сухого закона и стал наслаждаться богатством, нажитым именно благодаря этому закону. Итальянцы и поляки, обеспечивавшие его работой в годы застоя, тоже не были забыты. Когда жизнь стала не такой опасной, Патрик О’Нил начал приглашать их в свои бары-рестораны вместе с женами и принимал их с уважением. Дарил цветы женам и понимающе улыбался, когда кто-то вместо жены приводил подружку. Они ценили уважение и поставляли ему новых клиентов. Но это означало множество бессонных ночей. И была еще одна ночь, когда он снова и снова просматривал гроссбухи, а на рассвете пришел к выводу, что его обжулил свой же брат-ирландец. Он пришел к дому Тома Брэди в семь утра, расхристанный, с красными глазами.

Том Брэди все понял и попытался сбежать.

- Миссис Брэди, - спокойно сказал Патрик О’Нил, - увезите детей на денек, ладно? К родственникам. И пусть они не возвращаются до вечера. Да, и заодно уберите из гостиной все безделушки и украшения.

- Патрик, это не кино! - начал кипятиться Том.

- Конечно. Иначе ты бы уже давно лежал на полу мертвый. И поделом.

Жена Тома Брэди ахнула.

- Возьми детей, - сказал ей Том, - и сделай то, что он сказал. Он не собирается меня убивать.

Патрик бил его с остервенением, о наличии которого и не догадывался. С каждым ударом он хрюкал и приговаривал: «Вот тебе!» Вот тебе за притворные улыбки и выпивку после очередного мошенничества. Вот тебе за ни в чем не повинного итальянца, склад которого ты заставил меня сжечь два месяца назад. Вот тебе за подло украденные бутылки, которые выносили в мусорных ведрах, а потом приходили, рылись в баках и забирали. Вот тебе за премию, полученную на Рождество. И последний, самый сильный удар - за то, что ты, ирландец, обманул другого ирландца. Да, верно, в ту ночь он не спал ни минуты. Как и в ту ночь, когда встретил Кэтлин.

Он не собирался ни жениться, ни влюбляться. На это у него не хватало времени. Сначала не было работы, потом ее стало слишком много, а потом пришла ответственность, поглощавшая все его силы. Для семьи не оставалось ничего.

По Кэтлин была веселой, хорошенькой, с лукавыми глазами и длинными светлыми волосами, собранными в узел на макушке. Бары и рестораны Патрика вызывали у нее восхищение. Она много раз повторяла, что Америка - страна сбывающихся надежд и что ей жаль людей, живущих в других местах.

- Кроме Ирландии, конечно, - говорил ей Патрик.

- Ирландии в том числе, - отвечала она, взбивая кудри.

Это было единственное, в чем они расходились. Иногда между ними вспыхивали ссоры, но они не имели большого значения; Патрик знал, что, когда он будет готов вернуться (он говорил «вернуться», хотя сам никогда не жил в Ирландии), Кэтлин поедет с ним. Он не хотел признавать того, что Кэтлин, здоровье которой неуклонно ухудшалось, перестала строить планы: ей было все равно где жить, в Нью-Йорке или в Ирландии. С годами Кэтлин, которая привыкла садиться на стол в новом баре и рассматривать ткань на свет, выбирая самую подходящую для штор, потеряла интерес ко всему, кроме большого белого дома в Нью-Джерси, а в последнее время даже этот дом стал ей безразличен.

Болезнь Кэтлин не заставила Патрика потерять сон; он был уверен, что жена поправится. Не верил плохим диагнозам и прогнозам развития болезни. Наверное, в последний раз он всю ночь провел на ногах, когда родился Керри. В сорок седьмом. Роды проходили на дому. Врачи говорили Патрику, что они будут долгими и трудными, хотя в то время Кэтлин была еще молодой и здоровой. Он всю ночь расхаживал из угла в угол, пытался читать, делал все, чтобы отвлечься от криков, доносившихся сверху. А на рассвете уже держал в руках сына. Крошечное сморщенное личико Керри было ужасно трогательным. Патрик проглотил комок в горле и поклялся, что этому мальчику никто не причинит вреда, что он вернется в Ирландию и с высоко поднятой головой войдет в родной город.

Он со слезами на глазах прижимал к себе маленькое тельце и думал о своем отце. Что чувствовал никчемный дружелюбный пьяница Майкл О’Нил, когда держал в объятиях его, Патрика? Может быть, тоже хотел, чтобы его сын вернулся в Маунтферн? Вряд ли. Двадцатилетний Майкл О’Нил, его родители, братья и сестры уехали из Маунтферна, потому что там не было работы и потому что его отца выбросили на улицу.

Майкл не собирался возвращаться и не думал, что это возможно. Он пел песни об Ирландии, рассказывал сказки и внушал юному Патрику ненависть к роду Фернов, с представителями которого никогда не сталкивался.

Патрику было восемь лет, когда он услышал, что дом Фернов сожгли. Об этом сообщалось в письме. Но тогда для О’Нилов это уже ничего не значило. Никто из О’Нилов не следил за тем, как пламя выбивалось из окон дома. Дома, в котором жила семья, доведшая их до нищеты.